ШТУДИИ

Марина КУДИМОВА

Человека, царь он природы или не царь, отличает от других биологических видов многое. Слишком многое. В том числе стремление к проектной деятельности. Проектирование присуще, по словам философа и антрополога О.Генисарет­ского, «…всем вообще мыслимым, сознаваемым и предощущаемым возможным мирам».

«Нет школ никаких. Только совесть, / Да кем-то завещанный дар…» Эти строки Владимира Соколова до того зацитированы, что первоначальный их посыл ускользает. Но время написания стихотворения – 1971 год – возвращает к конкретике. Метафора школы здесь, помимо прочего, носит и протестный характер. Принципиально «негрупповой» Соколов взялся ответить за всех своих товарищей, втиснутых критикой 60–70-х в проект «Тихая поэзия», ненадолго переживший своё время. Но преследовал проект как минимум две цели: сделать одно из магистральных направлений русской поэзии периферийным и расчленить литературное поколение (вот это удалось в полной мере!). Все, кто в том или ином приближении работал в классической национальной традиции, оказались на отшибе литпроцесса, на вторых по сравнению с «громкими» поэтами ролях. С этим не в последнюю очередь связаны трагические в большинстве судьбы. Никто из «тихих», кроме Чухонцева, не дожил до наших дней.

В. Соколов, конечно, прекрасно разбирался в литературных школах. Но школа – это то, что все люди, в том числе и поэты, рано или поздно перерастают. Так, Блок перерос символизм, Есенин – имажинизм, Маяковский – футуризм. Школу обычную, общеобразовательную, если, конечно, речь не идёт о бездорожной глухомани, как правило, выбирают по ряду признаков. В проект, во всяком случае литературный, обычно втаскивают усилиями критиков и культуртрегеров, премиальными заманками и незамысловатыми спекуляциями на ключевом поэтическом стимуле – желании славы. Перерасти эту непреодолимую тягу если и возможно, то со значительными жертвами. В первую очередь известностью и принадлежностью к миру VIP. В. Соколов этим пожертвовал и никогда о том не сожалел: «Безвестность – это не бесславье… А вот бесславье – это хуже./ Оно как слава. На виду».

Русская проектная литература началась, куда деваться, опять с Пушкина. Проект «Пушкин» в общих чертах уже сложился к моменту произнесения знаменитой речи Достоевского: «наше всё», «солнце русской поэзии», «русской человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет». И т.д., и т.п. Советская пропаганда воспользовалась старыми пиар-технологиями на все сто: именно столетие со дня гибели Пушкина воистину «всенародно праздновалось», точно рождение наследника престола. Одна беда: именно с той поры читали Пушкина с каждый годом всё меньше и всё насильнее, пока вовсе не перестали. Пушкин, став чистым символом поэта, перестал существовать в массовом сознании как поэт, в смысле – стихотворец. Но такова вообще судьба проектной литературы. Мурманчанин Д. Коржов напомнил мне в ЖЖ, что в любом ЛИТО существует негласный уговор: на вопрос о любимом поэте не отвечать «Пушкин» и «Лермонтов». Снобизм? Да, но вполне понятный.

Без малого двести лет – не успели оглянуться – миновало. Комплекс неполноценности преследует русского поэта – уже потому, что он «не явился в развитии». Тот же Генисаретский предупреждал, что проектное развитие состоятельно, если работает с соблюдением «непонижения достигнутого ранее уровня развитости». Поэтому индивидуальные литературные проекты создаются обычно под имена тех, кто комплексами не страдает. И это отнюдь не графоманы, но поэты, оспорившие право первородства. Маяковский «сбросил» Пушкина и стал следующей спроектированной фигурой. Чем это кончилось, всем известно. Преемственность в литературе – как передача палочки в эстафете: плохо принял – и бежать некуда и незачем.

Как ни странно, шестидесятники оставались в проектных рамках очень недолго: индивидуальное начало каждого в когорте было настолько сильным, что проект лопнул. Осталось одно название. «Метаметафористы» не продержались и десятилетия. Их клоны, заполняющие ныне фестивальные площадки, отмирают раз в квартал. Самым продуктивным литературным проектом оказался «Бродский», если понимать под продуктивностью количество кормящихся с имени нобелевского лауреата мемуаристов, литературоведов и эпигонов. Едва ли самого мэтра такое положение дел удовлетворило бы.

Проектный метод замечательно работает в школе и детском саду, приучая к самостоятельности и творчеству. Но не в литературной школе и не «в садах Лицея». И тут с поэтом не поспоришь, потому что говорит он о высшей свободе:
Черёмуха… Май… Аттестаты…

Берёзы... Нет школ никаких…