Здравствуйте, господа! Кто несёт ответственность за введение похабщины в русский язык? Какую ассоциацию вызывает у вас вывеска «ЁбиДоЁби»? Что вы скажете детям, как объясните значение данного слова? Какой чиновник допустил издевательство над русским языком?

Георгий Третьяков

За роем с мухобойкой

Салтыков-Щедрин когда-то выделял в Петербурге три зоны, различающиеся терпимостью к сквернословию. В первой, центральной, сквернословие запрещено полностью; во второй оно дозволяется не по произволу сквернословящего, но по заслугам сквернословимого; в третьей же, истинно народной, сквернословие дозволяется безо всяких ограничений. И было бы странно, если бы с развитием демократии третья зона не расширялась, поглощая сначала вторую, а потом и первую, аристократическую.

Именно так: исчезновение аристократического и религиозного фильтра (а табуирование известных органов вместе с их общеизвестными функциями носит, несомненно, религиозный характер), неизбежно ведёт к поглощению первой зоны сначала второй, а затем и третьей. Лично я не вижу в этом ничего хорошего, ибо вместе с запретами исчезает эффект так называемых сильных выражений (их сила и порождается преодолением запрета лишь в исключительных ситуациях); исчезает разделение на высокое и низкое, без которого невозможна никакая поэзия; исчезает роскошная культура иносказаний и намёков – всех потерь не перечислить.

Всего этого, повторяю, чрезвычайно жаль, но когда исчезает естественное, непринудительное уважение к запретам, то все попытки поддержать их силой лишь побуждают нарушать их не мытьём, так катаньем. Будучи зажатой принудительным благоговением, человеческая натура начинает ускользать на свободу при помощи кощунств, которые у людей особо совестливых вызывают навязчивые мысли, в старой психиатрии именовавшиеся «хульными»: а что если дёрнуть священника за бороду?.. а что если бы с народного кумира прямо на трибуне свалились штаны?..

В Средние века среди низшего клира были распространены непристойные пародийные богослужения – «праздники дураков». Участники этих праздников защищались такой апологией: «Все мы, люди, – плохо сколоченные бочки, которые лопнут от вина мудрости, если это вино будет находиться в непрерывном брожении благоговения и страха Божьего. Нужно дать ему воздух, чтобы оно не испортилось. Поэтому мы и разрешаем себе в определённые дни шутовство (глупость), чтобы потом с тем большим усердием вернуться к служению господу». Апологеты праздника вполне готовы признать свою разрядку – глупостью. Но не отказаться от неё.

Очень многие жаргонные выражения тоже стремятся соскрести с предметов сколько-нибудь возвышенную окраску. Вместо «возвышающих» названий социальных институтов, обязанностей и даже органов человеческого тела указывают на их наиболее «земные», элементарные функции или признаки: рот – «хлебало», нос – «нюхалка», «две дырочки», женщина – «соска», «давалка», гроб – «ящик». И какими законами мы можем запретить снижающую метафоризацию, которая сама и является реакцией на запреты?

Сюрреализм тоже был порождён протестом против культа «буржуазного разума», а стало быть, и против «буржуазных» приличий. И тем не менее, как писал в своих воспоминаниях Сальвадор Дали, его коллеги-сюрреалисты были шокированы его картиной «Мрачная игра» – «изображёнными на ней скатологическими и анальными деталями». Дали, поверивший, что сюрреализм намеревается освободить человека от «тирании рационального практического мира», был неприятно удивлён столь быстрым возобновлением «тех же самых запретов, от которых он страдал в своём семействе»: «Им, видите ли, не нравились задницы! И я с тонким коварством преподносил им целые груды хорошо замаскированных задниц, отдавая предпочтение тем, которые по вероломству могли бы соперничать с искусством самого Макиавелли».

И это общий закон: когда общество перестаёт видеть в запретах выражение его собственного вкуса, но воспринимает их как ни на чём не основанное ханжество, оно поднимается на партизанскую борьбу с ними, наполняя статьи, книги, выступления и даже вывески всяческими грешными вещами. А те, кто станет гоняться за этим роем с устаревшей моралистической мухобойкой, будут выглядеть всё более и более нелепыми и смешными. И это ещё в лучшем для них случае.