В согласии с русской заветной сказкой «Шесть Иванов, шесть капитанов» Сергей Гармаш по стольку каждых и играл.

Иванов, скажем, у него было и поболе, но главных-памятных – как раз шесть.

Шатов в «Бесах». Бездомный в «Мастере с Маргаритой». Любовник в «Любовнике».

Платоновский Иван Владыко в «Иване Великом», солдат и философ.

Самый первый-препервый, с которого Гармаша запомнили враз, – осклабленного, тёртого, блатного-звероватого. Ванька Урин в дебютном «Отряде» был самым духарным из шестёрки солдат, забытых в первый день войны без оружия на лесозаготовках. Тихо ярился, лез в драку и толкал крамольные речи правоверному комсомольскому секретарю – погибли оба, как камикадзе, кося немчуру в два смычка.

Наконец, всем Иванам Иван, символический мужик в абдрашитовском «Армавире». В истории о нашем «Титанике» явно прочитывался уход на дно лайнера советской государственности. Сразу два офицера, Шакуров и Колтаков, искали одну на двоих родственницу-пассажирку – спасшуюся из воронки Россию, – а выплыла-то она и прижилась в избе как раз у того забулдыги Ивана.

Капитанов тоже было полно, причём всегда милицейских, носителей народной правды.

Правда клокотала. Заикался, смаргивал нервным тиком, орал – в «Ворошиловском стрелке», «Нежном возрасте», «Бригаде». Ставил закон по беспределу – расстреливая блатяк холостыми в траншее и вламываясь голым по пояс с автоматом в логово мажоров-насильников. И оборотную сторону той же медали исполнял – поганых урлачьих выползней в «Беспределе» и «Горячих новостях». Даже упырей играл: Гейдриха в «Красной капелле» и «чонкинского» капитана Милягу – их немедленно убивали, чтоб не портили карму хорошему человеку.

Чекистов, подводников, алкашей – немерено. Особенно памятно – в фильме с говорящим названием «По 206-й» (сейчас-то, поди, и не упомнят предмет этой самой народной уголовной статьи).

Будучи везде – на сцене, экране, в телевизоре, – пика достигал в роли носителей ядрёного русского здравомыслия, почти всегда с гармошкой, так перекликавшейся с фамилией дипломированного артиста кукольного театра.

Слепого солдата-аккордеониста в «Карусели на базарной площади».

Отца в семейных трусах с гармонью в «Стилягах» – забубённого пехотинца, отпускающего шуточки поверх газеты насчёт сыновьих причуд и внука-негритёнка.

Левина – лучшую, как ни странно, роль в малоудачной постановке «Анны Карениной» С.А. Соловьёва. Под Левиным-то Толстой подразумевал себя, и Гармаша загримировали точь-в-точь под легендарный насупленный портрет Л.Н. работы Крамского: клочковатая борода и сердитость пополам со стеснением. Когда Левин рассекал на коньках по деревенскому пруду – то была настоящая жемчужина картины, находка уровня премьер-лиги.

Наконец, Гены-крокодила в звёздном хите о Чебурашке. Защитника и воспитателя самой оригинальной и глубоко народной прожорливой зверушки.

Блатного атамана, старшего из пассионарных сыновей Шамановых в «Доме» Олега Погодина.

Сержанта Павлова в «Сталинграде».

В отражении национального характера он уже перешёл на высшую ступень, как святые старцы нашего кино Андреев, Алейников, Жжёнов, Борисов, Ефремов. Вот уж сорок лет нация строит себя по нему – как по ним при социализме.

Неуклюжему. Разбитному. Горлохватистому.

Тонкому и всё-всё-всё понимающему.

Скажет – отрежет.

Меха развернёт – лепота и отдых душе.

Его Шукшин бы к своему кино пристроил, кабы дожил.

Но в год его смерти Гармаш только оканчивал школу.

Выбился сам.

P.S. Шукшин злился, что просто Василием обзывали, и первым в нашем актёрском цеху обзавёлся отчеством.

И то, что Гармаш – Сергей Леонидович, – надо бы всем уразуметь и запомнить как следует.