Пока скролил ленту (ещё одно слово, которое уже не надо объяснять, хотя можно было бы обойтись словом «листал», но всё же «листал» – это слева направо или справа налево, а мы именно «вверх»-«вниз»), у кого-то увидел: если попытаться вспомнить, что мы делали в свободное время до изобретения смартфонов – когда ехали в поезде, когда ждали в очереди, в любое время, утром, днём или вечером, – то мы ничего не вспомним.

Вот я тоже ничего не помню. Что я делал тогда? Тридцать лет назад. Даже двадцать. Смотрел в окно? Качал ногой? «Когда дело было вечером, а делать было нечего». Думал, вспомнит ли кто, что это строчка из Сергея Михалкова?

В общем, это маленькое моё время ухнуло в бездну времени (извините за тавтологию), смешалось с другим маленьким временем, с кучей, с целым морем его, поглотилось бесследно космической чёрной дырой.

И получается тогда, что эти жалобы на других и саможалобы («ой, ну что же ты всё сидишь, уткнувшись в этот маленький экран?», «господи, опять я сижу в телефоне», хотя и телефоном его глупо называть – по нему теперь никто почти не звонит, кроме мошенников: мы же все только пишем друг другу) совершенно напрасны.

Потому что жизнь со смартфонами оказалась интересней и больше нашей прежней маленькой жизни. И вот мы глотаем информацию, как голодные птенцы, учимся даже, когда не хотим учиться. И наша праздность уже и не праздность вовсе.

...Один раз таким вот смартфоном, хотя даже до появления первого телевизора было много лет, явился для единственного слушателя Александр Блок. Воспоминание о воспоминании – кто-то это пережил, рассказал другому, тот пересказал уже нам. Поди разберись, было ли это на самом деле.

В общем, идёт молодой человек по уже советскому, раннесоветскому Петрограду на лекцию. Чтоб побольше узнать про историю западных литератур. А читает у них на курсе сам Блок. Молодой человек не просто так идёт на лекцию, он не может туда не прийти: он староста. Так как в помещении Дома искусств стоит настоящий мороз, то старосте ещё надо сделать так, чтоб чернила в чернильнице оттаяли. Для этого надо расстегнуться и поставить замёрзшую чернильницу на живот. В конце лекции он выставит чернильницу на стол, и Александр Блок сможет расписаться в журнале.

Но пока Блок читает, он не смотрит ни в журнал, ни на стол, он вообще ни на кого не смотрит. Он смотрит в окно. Окну (небу, видимо, или веткам) всё это и рассказывает. Староста даже не уверен, что тот помнит его лицо.

И вот однажды на лекцию не является вообще никто. Ну кроме этого прекрасного замёрзшего юноши, старосты.

Входит Блок и спрашивает: а где же слушатели? «Видимо, не собрались». И тогда Блок начинает читать лекцию для единственного студента.

Дон Кихот, Сервантес. Чернильница медленно оттаивает на животе. Уже два часа Блок читает. Чернила давно стали в своём стеклянном гробу жидкими. А Блок через два часа останавливается и говорит: «Давайте я десять минут отдохну – и потом прочту вам ещё два часа?» Бедный староста, блаженная отогревшаяся чернильница.

И вот снова раздаётся глуховатый голос Блока. И потекла новая двухчасовая лекция.

Потом замолчал – студент достаёт из-под свитера и пальто чернильницу, ставит её на морозный стол. Блок открывает журнал, макает перо, на секунду задумывается и пишет: «История западных литератур – 1 час. Ал. Блок...»

Прощается, надевает котиковую шапочку и уходит.

Почему Блок, читавший для одного слушателя четырёхчасовую лекцию, записал в журнал всего один час? Этот вопрос меня интересует сейчас больше всего.

Дмитрий Воденников