5 сентября ему исполнилось 90! Несмотря на такой почтенный возраст, убеждён мэтр, ему слишком рано подводить творческие итоги и его подлинное место в искусстве определит только время. Называет себя Эрик Владимирович – цитируя Окуджаву – дворянином арбатского двора. Живёт в Париже и Москве, свой день рождения встречает в Первопрестольной, для которой по случаю её 865-летия создал символ-эмблему «Лучший город мира». Об этом художник рассказал «ЛГ», которую накануне юбилея пригласил в свою парижскую мастерскую.

 

«Ошибки нужны, чтобы успешно пройти свой творческий путь»

– С какими чувствами встречаете юбилей – гордости, удовлетворения или, напротив, печали, разочарования, утраченных надежд?

– На протяжении всей жизни я как бы очень ждал своей следующей выставки – хотелось показать новые работы. Мне это казалось очень важным. Поэтому и надеялся, что к моему 90-летию в нынешнем году смогу представить что-то серьёзное и отчитаться перед соотечественниками за всю свою жизнь. Вдруг оказалось, что большой выставочный проект, который у нас был в России, в нынешних условиях оказался совершенно нереален. И я перестал об этом думать. В сущности, я честно делал всё, что мог, и поэтому спокоен: ну не будет выставки – бог с ней! Думаю, что только со временем определится моё место в искусстве. Сейчас всё равно этого не понять, потому что мы не видим своих современников и самих себя объективно, не можем дистанцироваться. Когда это выяснится, я уже не буду иметь к этому никакого отношения. С таким ощущением живу и сейчас. Это и не гордость, и не отчаяние, а как бы отстранённая позиция.

– Несколько лет назад вы говорили мне, что на вашем творческом пути обидных и досадных ошибок гораздо больше, чем достижений. Самоуничижение паче гордости?

– Почему паче гордости? Ошибок действительно совершил очень много – особенно в молодости, но вместе с тем были и какие-то удачи. Ошибки были нужны, чтобы успешно пройти весь свой творческий путь. Сейчас он позади, поэтому и к прошлому я могу относиться спокойно.

– Какие события в вашей жизни вы считаете судьбоносными?

– Самое главное – то, что женился на Наташе (жена художника сидит во время нашей беседы рядом с мужем. – Ю.К.). Она моё счастье, моя счастливая судьба и звезда… Среди других событий – моё знакомство с Робертом Рафаиловичем Фальком, которое было очень важно для меня как художника, потом общение с Владимиром Андреевичем Фаворским, который учил меня думать и понимать искусство. Наконец, у нас в Москве сложилась творческая группа из трёх художников, которые были очень близкими друзьями, – Илья Кабаков, Олег Васильев и я. Мы собирались, искренне и честно обсуждали свои работы, без всяких взаимных комплиментов и лести, понимая, что они нам только мешают. При этом в нашем узком кругу царила особая творческая атмосфера. Конечно, жаль, что в дальнейшем мы разбрелись в разные стороны, но с Васильевым оставались близкими людьми до самой его кончины.

 

«Клянусь не отворачиваться и не врать»

– По вашим словам, вы написали свою знаковую картину «Живу – вижу», чтобы сказать: «Я клянусь не отворачиваться и не врать». Звучит как манифест. Получается?

– Надеюсь, что соответствую. Я действительно никогда не отворачивался и не врал. Фразу «Живу – вижу!» позаимствовал у своего любимого поэта Всеволода Некрасова (поэт-концептуалист, один из лидеров «второго русского авангарда». – «ЛГ»), который вообще для меня очень важен. Что же касается этапов в своём творчестве, то я прошёл их довольно много. Сначала испытал очень сильное влияние Фалька, потом меня заинтересовали рассуждения Фаворского о пространстве и о предмете. С 1963 года я считаю себя самостоятельным художником. Дальше я тоже менялся, но это уже был мой собственный путь. Здесь важным моментом стал мой автопортрет 1968 года, в котором я хотел выразить сознание человека, живущего во враждебном социальном пространстве. Ему нужно было защититься, укрыться, чтобы его не узнали. Поэтому он прячет свою голову в некий чехол. Здесь, быть может, моя ошибка состояла в том, что я использовал для этого цитату Рене Магритта (известный бельгийский художник-сюрреалист. – Ю.К.), полагая, что она всем понятна и знакома. Наконец, мой последний период начался такими картинами, как «Красный горизонт», «Лыжник». Для меня всегда первичным оставалось визуальное ощущение живого материального образа, а «литература» шла потом.

– Некоторые большие мастера – от живописцев до музыкантов и поэтов – утверждают, что главными находками в творчестве они обязаны не столько своему таланту, поискам, сколько озарению, природу которого сами не понимают. Это не ваш случай?

– Не знаю, как это назвать, но действительно бывают такие ситуации, когда у тебя долгое время ничего не получается, поиск неизбежно заводит в тупик. И вдруг наступает мгновение, когда ты словно теряешь власть над самим собой и инстинктивно делаешь что-то для себя непонятное и не отдаёшь себе в этом отчёта. Тебя вроде нет, ты растворяешься в этом озарении, твоей рукой водит кто-то другой. Это важный момент, но только на него рассчитывать нельзя. Время от времени ты должен приходить в себя и видеть, что получилось и как это связано с тем, что ты делал в сознательном состоянии.

 

«Европейская и русская культуры – это единое целое»

– Можно ли считать, что ваше сознание сформировано национальной культурой, и в частности литературой?

– Безусловно. При этом всегда подчёркиваю, что художник я европейский именно потому, что художник русский. Европейская и русская культуры образуют единое целое. Поэтому на Западе так интересуются нашей культурой. Русское сознание проявляется и в литературе, и в живописи, и в музыке. Важнейшим событием в истории стало появление в начале ХХ века русского авангарда, который дал мощный импульс всему нашему искусству.

– Знаю, что вы очень любите русскую классику. Какую книгу вы ставите выше всех?

– «Войну и мир» – лучшее из того, что написано. А сейчас я снова открыл для себя Булгакова, с наслаждением перечитываю прежде всего «Мастера и Маргариту». Из поэтов я уже называл Всеволода Некрасова. И, разумеется, Пушкин и Блок, моя любовь к которому началась ещё в школе.

– Мессианство всегда было присуще русскому искусству. Вы сами всегда отмечали его просветительскую миссию, квазирелигиозное к нему отношение наших соотечественников. Казимир Малевич призывал своих единомышленников больше не писать картины, а только проповедовать.

– Действительно, мессианство ему свойственно, и в этом также сказывается литература, которая всегда оказывала на нашу живопись сильное влияние. На мой взгляд, это мешало изобразительному искусству, поскольку как бы принижало его визуальный образ. Русские пейзажи были более свободны от такой диктатуры слова, но даже у нашего самого великого пейзажиста Левитана мессианство присутствует – например, в такой знаменитой картине, как «Над вечным покоем». На мой взгляд, его главная сила не в больших полотнах, в которых чувствуется литература, которая мешает, а в таких левитановских этюдах и в маленьких картинах, как «Берёзовая роща», «Мостик», «Осенний день. Сокольники». Так или иначе, в нашем национальном сознании существовала вера в то, что искусство несёт просветительскую миссию, может многое объяснить. Русским людям искусство помогает жить.

 

«Западу ещё предстоит узнать нашу живопись»

– Не так давно в парижском музее Пти-Пале прошла первая во Франции ретроспектива Ильи Репина, которая побила все рекорды посещаемости. Вас удивил этот триумф живописца? Получается странная картина: интерес повсеместный, а наших художников за редким исключением знают плохо и редко показывают.

– Это абсолютно не так. Колоссальным успехом вообще пользуются все русские выставки на Западе, жаль, что это совершенно не волнует французских, европейских и американских искусствоведов. Помню, в лондонской Национальной галерее проходила выставка русского пейзажа –она была забита битком. То же и на выставке Врубеля в Германии. Критика безмолвствовала. Словом, Западу ещё предстоит узнать нашу живопись. Здесь до сих пор нет представления о нашем искусстве как о едином целом. В 20-е и 30-е годы работали многие наши авангардисты, которые потом были забыты – даже Гончарова и Ларионов. Исключением стал только Марк Шагал – еврей, которого взрастила русская культура.

– Чтобы зарабатывать на жизнь, долгие годы вы оформляли детские книги. Разве это не была чистая халтура, которая отнимала силы? Не жалеете, что на эту подёнщину тратили так много времени?

– Нам с Олегом Васильевым приходилось работать всерьёз. Иначе наши иллюстрации просто не взяли бы. Вначале было много неудачного, но нельзя сказать, что это была халтура. Мы очень старались и со временем выработали свой стиль. Рисунок был по моей части, а живописью, раскраской занимался Олег. Но на самом деле всё смешивалось, нельзя отделять одного от другого. Трудились добросовестно, не без удовольствия. Ничем не поступались в профессиональном плане. Со временем почувствовали себя хорошо в издательстве «Малыш», заняли в нём достойное место. Тогда в «Правде» появилась статья о формализме в детской иллюстрации, в которой досталось сполна и нам с Васильевым. После этого нам нигде не давали работу, кроме «Малыша». Сегодня эти книжки переиздаются в России как «Шедевры детской иллюстрации».

 

Программа «Время», 1984 год

«Я почувствовал на себе волну русофобии»

– Борьба за отмену русской культуры резко пошла на спад, но больших выставок наших художников на Западе пока не предвидится. Волна русофобии и вас не миновала?

– Действительно, я её почувствовал на себе. Из Центра Помпиду в Париже, где моя первая выставка прошла ещё в 1988 году, убрали две мои картины, которые в своё время приобрели. Теперь в постоянной экспозиции вообще никого нет из современных российских художников. Всё это очень горько. Это результат того, что на смену фашистскому антисемитизму на Западе пришёл фашизм антирусский. Я уже говорил о том, что русских пытаются отовсюду изгнать, воспитать к ним ненависть.

– «Европа в отношении России, – констатировал ещё Пушкин, – всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна». Она, Европа, такой же и остаётся?

– Такой же, но в гораздо большей степени, чем раньше, невежественной и неблагодарной.

– За последние годы ушли из жизни почти все художники вашего поколения – Илья Кабаков, Олег Васильев, Эдуард Штейнберг, Оскар Рабин, Олег Целков… Не появилось ли у вас ощущения одиночества?

– Да, есть такое. В молодости абсолютно необходимы творческие контакты. В моём возрасте без этого можно обойтись, но их всё равно не хватает. Минувшим декабрём я закончил последнюю большую картину, которая уже продана. Сегодня много моих работ покупают по-прежнему в Швейцарии, а в Женеве недавно прошли две мои выставки.

– Не завёл ли в тупик современное искусство нескончаемый поиск новизны? На это был нацелен концептуализм, в котором во главу угла поставлена идея произведения, а не форма её выражения.

– Илью Кабакова можно считать основоположником именно московского концептуализма. Его особенность в том, что главным в произведении оказался именно текст, тогда как изображение стало просто к нему иллюстрацией. Это я воспринимаю как катастрофу, к которой пришёл московский концептуализм.

 

«Со смертью не всё кончается»

– Как случилось, что Париж лишился былой ауры, безнадёжно утратил роль мировой арт-столицы, где решаются судьбы искусства? На глазах, по вашим словам, французская столица становится европейской культурной периферией.

– Всякая национальная культура имеет своё развитие, апофеоз, после которого наступает упадок. То же самое произошло и с Парижем. В конце XIX столетия он отличался невероятной энергетикой, творческой дерзостью, а потом постепенно всё ушло. Уже в 30-е годы прошлого века некого и вспомнить – разве что Мориса Утрилло? После Второй мировой войны во Франции неожиданно стало пользоваться успехом абстрактное искусство, которое раньше здесь никогда не принимали. Но французской абстракции пришлось столкнуться с американским беспредметным искусством, которое шло совершенно иным путём, и французы вчистую проиграли это сражение. После этого американцы захватили абсолютно всё. Так остаётся и поныне.

– Что бы вы завещали грядущему поколению живописцев? «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну»?

– Прежде всего избежать влияния рынка – не думать сразу ни об успехе, ни о карьере, ни о деньгах, а посвятить себя целиком творчеству. Но ведь надо ещё и зарабатывать на жизнь, и тут каждый должен найти свой путь. Нужен заработок, который оставлял бы достаточно времени для занятия живописью. Для меня этот выход – не самый простой – заключался в детской книжной иллюстрации.

– Быстрый успех для художника может быть губителен?

– У всех по-разному. Кому-то он идёт на пользу, кому-то, напротив, – во вред, но не надо на успех ориентироваться. И если твои работы сразу оценят, в этом нет ничего плохого. Зато успех позволит тебе быть свободным, спокойно думать о будущем.

– А вот Пастернак утверждал, что «быть знаменитым некрасиво»…

– (Смеётся.) Это он так говорил, хотя на самом деле Борис Леонидович хотел быть знаменитым. Может, великий поэт лукавил в таких многозначительных высказываниях…

– «Со смертью не всё кончается» – эта фраза древнеримского поэта Секста Проперция начертана на могильной плите Иосифа Бродского, похороненного в Венеции на острове Сан-Микеле. О том же говорил и Пушкин: «Нет, весь я не умру...»

– Я также абсолютно убеждён в том, что смерть – это не конец. Никто не расскажет, что случится потом. Вначале до неё надо дожить (улыбается). Значит, и мне ещё откроется эта великая тайна.

– Хотя вашей юбилейной выставки в России пока не предусмотрено по разным причинам, свой день рождения вы отмечаете не в Париже, где живёте свыше трёх десятилетий, а в Москве, которую считали и продолжаете считать своим городом.

– Да, на мой праздник соберутся близкие друзья и знакомые… Для меня многое значат даже названия московских улиц. В этом смысле я очень понимаю Булата Окуджаву: «Я дворянин арбатского двора, / Своим двором введённый во дворянство. / За праведность и преданность двору / Пожалован я кровью голубою. / Когда его не станет, я умру. / Пока он есть – я властен над судьбою». Для меня, как и для Окуджавы, в столице много родного, своего. В постсоветское время многое в городе изменилось, появилось много хорошего. Очень изменилась к лучшему городская жизнь москвичей.

Беседу вёл

Юрий Коваленко,

Париж

 

---

«ЛГ»-досье


 Эрик Булатов родился в Свердловске. Его отец, батальонный комиссар, погиб на фронте в 1944 году. Окончил Московский художественный институт им. В.С. Сурикова. Его выставки проходили в крупнейших музеях мира – Эрмитаже, ГМИИ им. А.С. Пушкина, Лувре, Центре Помпиду, Музее Гуггенхайма в Нью-Йорке, Музее современного искусства Парижа, венском Музее Альбертина, лондонской галерее Тейт. Во многих из них есть его произведения. Самый дорогой из живущих российских мастеров. Один из последних проектов Булатова – гигантский мурал «Стой – иди. Амбар в Нормандии», который он создал для крупнейшего металлургического завода в Выксе Нижегородской области. Подарил несколько своих работ российским музеям. Некоторые его произведения вошли во французские школьные учебники. Действительный член Российской академии художеств.