Опубликовав в 1964 году второй роман из трилогии «Живые и мёртвые», Константин Симонов, воспользовавшись передышкой, извлёк из личного архива записные книжки сорок первого года. Он решил подготовить к печати комментированный дневник первого года войны. Получилась целая книга «Сто суток войны. Памяти погибших в сорок первом».

Свою новую рукопись Симонов весной 1966 года предложил «Новому миру». В журнале первым читателем военных записок писателя стал один из заместителей Твардовского – Алексей Кондратович. После знакомства с первыми страницами Кондратовича самого потянуло в воспоминания. «Я, – признался он впоследствии, – уверен, что, если хотя бы в малой, малюсенькой вере в душах наших людей жил и поддерживался, пусть сверхосторожной пропагандой, вариант трудной войны (а для этого был и пример – финская война), возможного отступления хотя бы на малое расстояние, – не было бы трагедии 41 года».

Кондратович считал, что записки Симонова следовало бы немедленно отправить в набор. Но Твардовский, познакомившись с рукописью, высказал сомнение: да в сорок ли первом году писал Симонов свои дневники. Писатель в ответ показал редактору сохранившиеся у него записные книжки.

Здесь стоит отметить, что к 1966 году Симонов окончательно вышел из опалы (как говорили, главный партийный идеолог Михаил Суслов долго не мог простить писателю то, что тот сначала подставил партийную верхушку с публикацией крамольного романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», а потом не сумел сам выпутаться с «Доктором Живаго»№ Пастернака, вмешав в это дело ЦК) и вновь отчасти благодаря влиятельному председателю Госкино Алексею Романову стал вхож во многие кабинеты в Кремле и на Старой площади. Шутка ли сказать, не успел Симонов 23 марта 1966 года обратиться к Леониду Брежневу с письмом по поводу Сталина (писатель возражал против возможной канонизации Сталина), как в тот же день один из помощников нового советского лидера – А.А. Александров-Агентов устроил ему аудиенцию у руководителя компартии. После этого новый заведующий отделом культуры ЦК Василий Шауро какое-то время предпочитал со многими художниками связываться лишь через Симонова. Так ему было удобней.

«Вчера был Симонов, – отметил Твардовский 3 апреля 1966 года, – рассказывал о съезде [двадцать третьем съезде КПСС. – В.О.]. Шаура так опять спрашивал обо мне: вы передали А.Т. моё пожелание встретиться?»

Сам же Симонов на многих официальных да и просто дружеских встречах постоянно всем повторял, что занят войной.

«Я, – привёл 6 апреля 1966 года в своём дневнике его слова Твардовский, – сейчас работаю над темой 41-го г.».

Симонов и Твардовский регулярно встречались всю весну и лето 1966 года, чтобы в том числе обсудить готовившиеся к публикации в «Новом мире» военные записки Симонова. 6 апреля 1966 года Твардовский отметил в своём дневнике:

«Симоновская квартира, кабачок с винным шкафчиком с откидной дверкой, двойная дверь с портретом Хемингуэя уходящим в междверье, когда закрывается, в столовой Пиросманишвили, – всё как у Симонова. Ужин был хорош, от пуза и без управления столом».

В конце лета 1966 года рукопись Симонова была заслана в набор. Потом готовая вёрстка сентябрьского номера поступила в цензуру. А дальше случился скандал. Главлит встал на дыбы. Цензоры ещё готовы были пропустить сам дневник писателя, но ни в какую не соглашались на публикацию авторских комментариев.

21 сентября 1966 года и.о. начальника Главлита А.Охотников сообщил в ЦК КПСС:

«Редакция журнала «Новый мир» подготовила для опубликования в сентябрьской номере первую часть записок К.Симонова «Сто суток войны. Памяти погибших в сорок первом» и комментарии автора к ним.

Особенностью этой публикации является то, что текст фронтовых записок, отражающих взгляды автора, сложившиеся у него к началу 1942 года, как правило, печатается без изменений. Нынешние взгляды писателя на события того времени, переоценка фактов, действий и решений военачальников в военных организаций даны в авторских комментариях, которые по своему объёму превышают текст записок.

В результате такого приёма ставится под сомнение и опровергается то, что было написано самим же К.Симоновым в ходе боёв, под влиянием непосредственных впечатлений и живых наблюдений.

Записки посвящены описанию боевых действий в первые месяцы войны, переживаний и сомнений участников событий, связанных с отступлением нашей армии. Однако, следует отметить, что если в записках ход событий характеризуется как цепь серьёзных военных неудач, то в комментариях эти же факты преподносятся как принявший катастрофические размеры развал фронта, явившийся следствием абсолютной неподготовленности нашей армии к войне.

В своих комментариях К.Симонов, сосредотачивая внимание на трагическом, как бы снимает вопрос о героизме солдат и командиров. Он подчёркивает, что корреспондентские записи того времени отражают лишь поверхностное восприятие фактов, их неверное толкование, основанное на незнании истинных виновников военных бедствий, постигших страну.

В комментариях предвоенная внешняя политика нашего государства и военная доктрина И.Сталина изображается как ошибочная. Война и потери советского народа в ней, причины наших военных неудач и сам факт нападения фашистской Германии на СССР рассматривается К.Симоновым как следствие репрессий 1937–1938 гг., предпринятых И.Сталиным для утверждения личной власти. Автор без указания источников приводит данные о том, что в течение двух лет были репрессированы «все командующие и все члены военных советов округов, все командиры корпусов, большинство командиров дивизий и бригад, половина командиров и треть комиссаров полков» (стр. 62). Он утверждает, что, по существу, это был переворот, приведший к полной дезорганизации армии. Он пишет, что в те годы Сталин принял «сознательное решение ликвидировать исторически сложившуюся и не им выпестованную верхушку армии и заменить её новыми кадрами, выдвижение которых будет всецело делом его рук» (стр. 62).

Основываясь на личных впечатлениях, К.Симонов пересматривает значение и истинный характер Советско-германского пакта о ненападении 1939 г., считая, что заключение этого договора, якобы, отбросило нашу страну назад, заставило отказаться от социалистических принципов нашей внешней политики, поставило СССР, как государство, в один ряд с фашистской Германией. Так, на стр. 65 он утверждает, что «…этим пактом почти на два года у всех нас было отнято что-то необыкновенно важное, что составляло нашу драгоценную особенность и связывалось с такими понятиями, как «первая страна социализма», «родина всех трудящихся». С его заключением в нашу политику почти на двухлетний период вошло нечто принципиально отличное от всего, что было раньше. Вошло нечто такое, что вдруг сделало нашу политику обычной государственной политикой, что уже не позволяло нам с прежней силой гордости и самоуважения говорить о нашей стране, как о родине всех трудящихся. То есть случилось нечто в моральном смысле ужасное… В 1939 г., заключив пакт, мы, даже сами не до конца сознавая это, на какое-то время стали из родины всех трудящихся просто одним из самых больших государств мира».

Строя «психологические догадки», К.Симонов приходит к выводу, что страна была поставлена на грань катастрофы из-за того, что «у Сталина в то время был некий психологический момент признания Гитлера как личности» (стр. 69).

В комментариях пересматривается также проблема внезапности нападения фашистской Германии на СССР. Говоря о злоупотреблениях властью и ответственности Сталина за войну и её жертвы, К.Симонов в то же время поднимает вопрос об ответственности «общества, когда оно по ходу своей истории вручает слишком обширную власть в руки одного человека» (стр. 70). Он считает, что настало время, когда «должны стать известными все факты и документы, связанные с деятельностью Сталина... Причём всякая избирательность фактов и документов в ту или иную сторону одинаково недопустима» (стр. 88).

При написании комментариев К.Симоновым использовано большое количество документов из военных архивов, разрешение на опубликование которых редакцией журнала не представлено.

Прошу поручить Отделу культуры ЦК КПСС рассмотреть вопрос о целесообразности публикации фронтовых записок К.Симонова и комментариев к ним в подготовленном журналом виде.

Вёрстка записок К.Симонова прилагается».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 39, лл. 38–40).

Твардовский о серьёзных претензиях цензуры узнал 1 сентября. В тот день он отметил в своём дневнике, что после месячного отпуска столкнулся с «обычными радостями»: «задержание Симонова, после предоставления всех необходимых справок и заключения вплоть до военной цензуры».

Под давлением Охотникова Твардовский снял записки Симонова из сентябрьского номера и переставил их в десятый номер. Он пообещал, что все спорные места в рукописи Симонова подтвердит другими документальными материалами. И цензура вроде дрогнула. Но редакция «Нового мира» рано стала праздновать победу. Руководство Главлита вскоре всё переиграло и потребовало остановить печатание десятого номера журнала с записками Симонова.

Зверствам цензуры предшествовало состоявшееся в Кремле 24–25 октября 1966 года совещание по идеологии, на котором секретаря ЦК Демичева кто-то прямо спросил: доколе в «Новом мире» будет оставаться Твардовский. Правда, Демичев тогда внятного ответа так и не дал. Но матёрые партийные функционеры истолковали неопределённость Демичева в свою пользу: мол, больше спуска главному редактору «Нового мира» не будет. Главлит получил ещё один аргумент для запрещения публикации записок Симонова..

После совещания Твардовский понял, что следовало срочно пробиваться к Брежневу или Суслову. 27 октября 1966 года он записал в свой дневник:

«К возможной (предполагаемой) беседе с Брежневым (или Сусловым) по поводу задержания (вторичного, после того, когда уже отпечатаны листы) работы Симонова «Сто суток войны». –

(тезисы)

1. Факт задержания (запрещения) этой вещи К.Симонова в канун съезда писателей – сам по себе обязывает довести его до сведения Политбюро. Но дело в том, что этот факт, последний по времени в длинном ряду «санкций» против «НМ», приобретает особое значение как для судьбы журнала, так и для перспектив развития литературы в целом.

2. Для журнала этот факт увенчивает «систему мероприятий» против ж<урна>ла, которую трудно характеризовать иначе, чем установкой на умерщвление журнала (редакции). (Задержание романа Бека, работы Драбкиной, арест романа Солженицына.)

Журнал становится для авторов «гиблым местом»: раз «НМ» – держи, брани и т.п. Апофеоз – запрещение подписки для армейских читателей. <…>»

Твардовский считал, что для помощи дела стучаться к Брежневу следовало не только ему одному. Он хотел, чтобы к нему присоединился и Симонов. Ему казалось, что им вдвоём будет легче убедить правящую верхушку. Но Симонов проявил осторожность. Он знал, что в Кремле не любили коллективные протесты.

Твардовский был раздосадован. 29 октября 1968 года он с обидой отметил в дневнике:

«Симонов уклонился от совместного похода наверх с расширенной задачей, видя, должно быть, что ему это ни к чему. Он озабочен только судьбой своей вещи, а не судьбой ж<урна>ла и литературы. Ему, пожалуй, даже лучше решить бы свой вопрос при неизменности общего положения, – иметь в саду яблоки в безъяблочный год. Но он наивен, полагая, что можно, не решив главного вопроса о запрете «культтемы», решить свой частными доказательствами, готовностью кое в чём уступить и т.д. Он пошёл по «отделам». Вчера ещё не было никаких показателей. – Меня он толкнул позвонить Суслову; тот говорит: после праздников – пожалуйста, а сейчас уезжаю за границу до 5.XI. – Отсюда некоторые осложнения, – мне уже как бы назначена встреча...».

Впрочем, Симонов совсем от борьбы не уклонился. Он, повторю, просто избрал другие методы, предпочтя действовать в одиночку. Вспомнив, как в марте 1966 года ему помог помощник Брежнева – Александров-Агентов, писатель решил пойти по накатанной дорожке: он написал очередное письмо советскому лидеру с мольбой о помощи и стал дожидаться нового вызова в Кремль или на Старую площадь, о чём потом сообщил Твардовскому. «Вечером, – записал 30 октября 1966 года в свой дневник Твардовский, – приходили Симоновы (ему нипочём, как он однажды в горькую мою минуту встретил меня воспитательной декларацией). Показывал своё письмо к Брежневу – как обычно длинное, многословное. Называет Сталина великим (хотя и страшным), напоминает о своей неуступчивости редакторам после XXII съезда».

Однако часы тикали, а Симонову со Старой площади никто не звонил и к Брежневу его не приглашали. Меж тем Главлит продолжал давить на редакцию «Нового мира». Цензоры не понимали, почему типография до сих пор не приостановила печатание десятого номера журнала с записками Симонова.

Твардовский оказался перед выбором: то ли дожидаться возвращения из зарубежной поездки Суслова, то ли подчиниться требованию цензуры. После недолгих раздумий он 31 октября 1966 года послал в ЦК обращение. Поэт писал:

«Довожу до сведения ЦК, что распоряжением органов Главлита задержан и приостановлен в производстве почти полностью уже отпечатанный № 10 (октябрьский) журнала «Новый мир».

Поводом для этого явилась работа К.Симонова «Сто суток войны», в своё время, после выполнения всех требований к редакции и автору, визированная цензурой.

Распоряжение сделано, по словам тов. Романова, будто бы в соответствии с тем, что говорилось на совещании-семинаре по идеологическим вопросам.

Редакция же решительно не усматривает в записках «Сто суток войны» К.Симонова оснований для такого внезапного распоряжения Главлита, отменяющего его ранее данное разрешение на опубликование этой работы.

Задержка номера на данном этапе производства (отпечатан полностью тираж 14 листов и половина тиража 2-х листов) ставит журнал в положение катастрофическое: октябрьский номер, и без того опаздывающий, по независящим от редакции причинам, более чем на месяц, теперь сможет выйти в лучшем случае в декабре, отодвигая таким образом выход №№ 11 и 12 на 1967 год.

Всё это, помимо значительного материального ущерба, влечёт за собой ещё более значительный моральный ущерб, и не только для редакции «Нового мира», если учесть, какое нежелательное впечатление вообще производит эта акция в канун съезда писателей.

Жду указаний по этому чрезвычайному вопросу».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 29, л. 121).

В ЦК Твардовскому подтвердили, чтоб он пускал отпечатанные листы с записками Симонова под нож. Позже Кондратович утверждал, что готовый номер журнала был зарезан исключительно из-за комментариев Симонова. Он писал:

«На этом комментарии и получился прокол. Весь комментарий, в котором автор объясняет прошлое, по архивным материалам восстанавливает тогдашние события, имена некоторых людей и дальнейшую судьбу повстречавшихся в те дни, затянут, не так интересен. Но в самом начале есть размышления о причинах наших военных неудач в 1941 г. Одна из главных причин – истребление военных кадров в 1937–1938 г. Симонов, если смотреть на это всерьёз, почти ничего не добавил к известному, к тому, что уже было напечатано и даже в таком поспеловском издании, как вышедшая до этого «История Великой Отечественной войны». Он только повторил. Но в это время уже нельзя стало повторять, напоминать. Смешно, но идеологическая политика строилась на таком наивном положении. И в этот кусок комментариев вцепились. С громадным трудом мы добились подписи Главлита: нас всё время уговаривали: снимите пока комментарии, напечатайте их в следующем номере, чтобы не затягивать подпись в печать (одна из уловок цензуры – снимешь, а потом ставить ещё труднее, иногда даже нагло говорили: «Вы же сами сняли». «Т.е. как сами, это вы предлагали перенести в следующий номер, поскольку не могли решить – подписывать или нет». В ответ обычное невразумительное). Говорили и так: напечатайте один дневник. Теперь, задним числом, я думаю, что дневник был бы уже тогда напечатан, если бы мы отказались от комментариев. Но мы не могли этого сделать, уже хотя бы потому, что требование снять три журнальных страницы, – страницы о Сталине, было явно сталинистским, и уступить – значило сдать очень важный для нас окоп.

Мы всё же добились подписи. Я настаивал, чтобы срочно печатали именно эти листы с комментариями (к этому мы всегда прибегали – самое трудное, опасное, что может ещё быть переиграно – печатать в первую очередь. Пусть будут чистые листы, тираж листов – тогда снимать труднее).

Но на этот раз вмешались крупные силы: военные – маршалы, начальник Главпура Епишев и пр. И уже когда листы с комментариями были отпечатаны – весь тираж! – они хранятся у меня, – вдруг звонок из Главлита: «Задержать печатание». «Уже отпечатано». Там замешательство. Снова звонок: «Главлит снимает свою подпись». – «А как же с тиражом?» – «Звоните Романову», я быстро прикинул, во что обойдётся снятие: кругленьких 10.000 рублей, не говоря о дикой задержке и без того опаздывающего журнала. Звоню Романову, говорю ему об этом. И оттуда барски-снисходительное: «Разве можно говорить о деньгах, когда речь идёт об идеологии ...» Лицемерие хамское, хладнокровное, не стоящее Романову ни одного собственного гроша.

Пустили 6 листов под нож».

(А.Кондратович. Новомирский дневник. М., 2011. С. 135–136).

Кондратович совершенно правильно главным виновником скандала назвал начальника Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерала Епишева, который пользовался у Брежнева безграничным доверием. Это он науськал Брежнева на Симонова. Подтверждение тому можно найти в сохранившейся рабочей записи состоявшегося 10 ноября 1966 года под председательством Брежнева заседания Политбюро ЦК КПСС.

Судя по этой записи, Брежнев лично поднял на заседании не стоявший в повестке вопрос об идеологической работе. Он заявил:

«Вот на днях, например, меня познакомили с новым произведением Константина. Симонова. Оно, кажется, называется «Сто дней войны». В этом произведении Симонов заводит нас в какие-то дебри. Подвергается критике в некоторых произведениях, в журналах и других наших изданиях то, что в сердцах нашего народа является самым святым, самым дорогим. Ведь договариваются же некоторые наши писатели (а их публикуют) до того, что якобы не было залпа «Авроры», что это, мол, был холостой выстрел и т.д., что не было 28 панфиловцев, что их было меньше, чуть ли не выдуман этот факт, что не было Клочко [так в документе, хотя понятно, что имелся в виду младший политрук Клочков. – В.О.] и не было его призыва, что «за нами Москва и отступать нам некуда». Договариваются прямо до клеветнических высказываний против Октябрьской революции и других исторических этапов в героической истории нашей партии и нашего советского народа. Разве это не может не вызывать серьёзной тревоги у нас? И оно должно вызывать у нас тревогу прежде всего потому, что не даётся должного отпора всем этим фактам и искажениям фактов. На днях мне об этих и других фактах рассказывал т. Епишев. Да мы и каждый день сами с вами чувствуем, что есть серьёзные вопросы в нашей идеологической работе, о которых следует нам не только поговорить, но, очевидно, принять по ним соответствующие меры».

Испугавшись за свою судьбу, ответственный за вопросы пропаганды секретарь ЦК Демичев сразу после выступления Брежнева стал оправдываться. «Я, – сказал он, – хотел бы при этом обратить внимание на то, с чем мы встретились два года тому назад, и на то, кто пропагандирует вот эти неверные взгляды, о которых говорил здесь совершенно правильно товарищ Брежнев. Это пропагандирует журнал «Новый мир». У нас после XX съезда партии образовалось три группы среди интеллигенции. Определённая группа интеллигенции стала группироваться вокруг журнала «Новый мир», другая группа стала формироваться вокруг журнала «Октябрь». Часть интеллигенции высказывает точку зрения о том, что XX, XXI и XXII съезды – сплошные ошибки. Действительно, наверное, есть у нас либерализм. Ну, вот, например, высказывается товарищ о том, чтобы снять с работы Твардовского. Мы считаем, что если мы сейчас его освободим от работы, он уйдёт героем».

Заклеймив Твардовского, Демичев тут же переключился на кино. Мол, это самый слабый участок. «Я думаю, – заявил Демичев, – что настала пора освободить Романова от этой работы. Он очень умный и подготовленный человек, но большой либерал». Демичев намекал на то, что именно Романов ещё с хрущёвских времён, когда «оттепель» сменилась «заморозками», не позволял партаппарату взгреть по первое число Твардовского и вновь вернул в «обойму» Симонова.

Однако Демичева тут же одёрнули Брежнев и Суслов. Они отказались немедленно принимать кадровые решения. «Мне тоже непонятно, – отметил Суслов, – почему, например, Твардовский, если мы его освободим, уйдёт сейчас героем. Что это за концепция? Если нельзя его освободить, давайте мы туда дадим настоящего партийного товарища в качестве заместителя». А Андропов напомнил, что и Твардовский и Симонов – коммунисты, а значит, должны подчиняться партийной дисциплине.

В контексте рабочей записи заседания Политбюро можно сделать вывод, что настроил Брежнева против Симонова скорей всего начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерал Епишев, которому новый советский вождь безгранично доверял.

Как выяснилось, Епишев, когда узнал о записках Симонова, пришёл в ярость. Он в отличие от Главлита и отделов пропаганды и культуры ЦК выжидать не стал, а сразу потребовал, чтобы своё заключение на рукописи писателя дали подчинённые ему военные историки.

Некто В.Лаврентьев, представлявший военно-мемуарную группу отдела печати управления пропаганды и агитации ГлавПУРа уже 19 ноября представил подробные – на семь машинописных страниц – замечания на первую часть записок Симонова. Он отметил:

«Автора меньше всего интересуют беспримерный героизм и самоотверженность воинов, многие из которых в тяжелейших условиях, отступая под натиском превосходящих сил противника, попадая в окружение, мужественно сражались с врагом. Известно, какие ожесточённые бои вели наши войска в районах Борисова, Орши, Могилёва и других городов, сколь напряжённым было Смоленское сражение.

Но автор, бывший в этих местах, зафиксировал, в основном, лишь теневые моменты: бесчисленное множество бойцов, не знающих куда идти и что делать; сошедших с ума людей; идущих на призывные пункты парней, которых расстреливают и немцы, и наши, и т.д. и т.п.

В воспоминаниях настойчиво подчёркивается сумятица, неразбериха везде и всюду, отсутствие руководства. Вот, например, что говорится о г. Борисове: «...Три часа метались по городу в поисках какой-нибудь власти. Ни комендант станции, ни комендант города ничего не могли сказать» (стр. 5). А это об Орше: «В городе не было никаких властей...» «...На сумасшедшего парня мы написали сопроводительную записку и всё-таки заставили коменданта принять его и посадить в одну из подвальных комнат с часовым впредь до выяснения того, где же всё-таки находятся в Орше трибунал, НКВД иди хоть что-нибудь» (стр. 14–15).

В этом же духе изображается и военное командование. Никто не знает, где штаб фронта или армии, никто никем не руководят, отсутствует связь между соединениями и частями.

Многие советские офицеры показаны с отрицательной стороны. Так, автор рисует несколько образов политработников с единственной целью подчеркнуть их неспособность руководить людьми. Начальник политотдела дивизии хвастун (стр. 43), начальник политотдела корпуса производит впечатление «ничего не знающего толком человека» (стр. 51), комиссар дивизии струсил и убежал из дивизии (стр. 58). А вот как изображается политрук:

«На дамбе, перед мостом, стоял совершенно растрёпанный человек с двумя наганами в руках. Он останавливал людей и машины и вне себя, грозя застрелить, кричал истерическим голосом, что он – политрук Петров – должен остановить здесь армию (?) и он остановит её и будет убивать всех, кто попробует отступить. Этот человек был искренен в своём отчаянии, но всё это вместе взятое было нелепо, и люди равнодушно ехали и иди мимо него. Он пропускал их, хватал за гимнастёрки следующих и опять грозил застрелить» (стр. 6–7).

Конечно, мы далеки от того, чтобы упрекать автора в недостоверности тех или иных фактов. Но взятые в одном плане, они слишком односторонне освещают положение дел на фронте. Вне поля зрения остались боевые действия войск, многочисленные примеры стойкости и героизма бойцов, командиров и политработников. (Непоколебимость же командира полка Кутепова и его воинов стоять насмерть изображается как исключение.) Тем самым бросается тень на наших людей, которые, отступая с боями, встречали врага на новых рубежах, или умирали, до конца выполнив свой воинский долг.

Записки посвящены автором памяти погибших в сорок первом. Но, к сожалению, воспоминания плохо увековечивают их память.

Как уже говорилось, в столь же негативном плане написаны и комментарии к запискам.

По автору получается, что Красная Армия совершенно не была подготовлена к войне. Но тогда кто же остановил бешеный натиск немецко-фашистских оккупантов, а затем в ожесточённых сражениях наголову разгромил их?

Комментарии односторонне объясняют неудачи наших войск в первый период войны. Всё сводится к Сталину, его ошибкам, репрессиям 1937–1938 годов. Конечно, было и то, и другое. Но ведь не только это определило наше тяжёлое положение в первые месяцы вооружённой борьбы.

Были и другие обстоятельства, определявшие преимущества гитлеровской Германии в начальный период войны: отмобилизованность фашистской армии, накопленный ею боевой опыт, огромные экономические возможности фашистского блока, опиравшегося на экономику всей континентальной Европы. Нельзя не учитывать, что наша страна была ранее одним из самых отсталых государств в промышленном отношении, и Коммунистической партии, советскому народу стоило огромных усилий осуществить в тридцатых годах социалистическую индустриализацию.

Экономические достижения СССР в период 1929–1941 годов позволили значительно укрепить Вооружённые Силы. Так, известно, что за это время в 7 раз возросла лёгкая, средняя и тяжёлая артиллерия, в 17 раз – противотанковая и танковая. С 1934 года по 1939год численность танковых войск увеличилась в 2,5 раза, а количество самолётов с 1930 по 1939 год возросло в 6,5 раза. К 1941 году Военно-Морской флот получил около 500 новых кораблей. Но, конечно, в столь жёсткие сроки не всё удалось сделать.

Забывать о таких общеизвестных фактах и сгущать краски вокруг неподготовленности армии и флота к началу Великой Отечественной войны – значит проявлять необъективность, бросать тень на Коммунистическую партию, советский народ и Вооружённые Силы. Конечно, были допущены и ошибки, которые привели к серьёзным недостаткам в обороноспособности страны и повлияли на начальный период войны. Но нельзя только ими объяснять неудачно сложившийся для нас этот период.

Кстати, о Сталине. Автор призывает к тому, чтобы «наиболее полно раскрыть перед историей все стороны и все факты деятельности Сталина, но именно все». Однако сам же нарушает свою рекомендацию, характеризуя деятельность Сталина только с отрицательной стороны, считая его чуть ли не врагом номер один. По автору получается, что в наших огромных жертвах в начальный период войны не столько виноваты немецко-фашистские оккупанты, сколько Сталин.

Критикуя Сталина, автор обвиняет и всё советское общество:

«...Существует ещё и ответственность общества, когда оно по ходу своей истории вручает слишком обширную власть в руки одного человека.

И, не снимая с этого человека ни единой доли ответственности за все его деяния, праведные и неправедные перед лицом истории, нельзя забывать и об ответственности общества за то положение, которое занял этот человек» (стр. 72).

В неверном свете представляет автор заключённый в 1939 году пакт с Германией. Он утверждает, что на чаше исторических весов «выгоды временной передышки» уступали по значимости тем необъятным моральным потерям, которые мы якобы понесли в результате пакта и вне нашей страны, и внутри её. Автор совершенно сбрасывает со счёта, что этот договор лишал империалистические державы возможности создать единый антисоветский фронт и давал СССР выигрыш во времени, так необходимом для укрепления обороны. Что касается моральной подготовки наших людей к войне, то все четыре годы ожесточённых боёв с фашистскими ордами во всём величии показали несгибаемый боевой дух советского народа и его воинов.

Рассуждения автора о пакте с Германией могут лишь лить воду на мельницу буржуазных фальсификаторов истории, утверждающих, что СССР пошёл на сговор с Гитлером.

Нельзя согласиться и с утверждением автора о том, что после финской войны нужно было трубить в нашей печати об обнаружившейся на войне слабости подготовки войск и командного состава, о масштабах сделанных ошибок и понесённых потерь (стр. 67). Кому бы это пошло на пользу? В первую очередь – гитлеровцам.

Итоги финской войны обсуждались в марте 1940 г. на специальном Пленуме ЦК нашей партии. Пленум самокритичио подошёл к оценке боевых действий советских войск в Финляндии, вскрыл обнаружившиеся недостатки, наметил пути их устранения. На основе решений Пленума была намечена обширная программа перевооружения и организационной перестройки армии сверху донизу. В тот же период на основе опыта боевых действий второй мировой войны и войны с Финляндией был принят ряд важных постановлений об укреплении различных видов Вооружённых Сил».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 29, лл. 102–106).

Ещё больше замечаний Лаврентьев предъявил второй и третьей частям записок Симонова.

Взяв за основу заключение Лаврентьева, генерал Епишев высказался категорически против публикации записок. 19 ноября 1966 года он доложил в ЦК КПСС:

«Главное политическое управление СА и ВМФ ознакомилось с записками Константина Симонова «Сто суток на войне» и комментариями к ним. Изучив текст книги К.Симонова, нам представляется, что она в ложном свете отражает многие стороны советской действительности первых дней войны.

«Автор взял на себя задачу безапелляционно судить о предвоенных годах и боевых действиях наших войск в июне-сентябре 1941 года, но допускает при этом неправильные политические обобщения и выводы в оценке происходивших событий.

Вместо объективного раскрытия событий начального периода Великой Отечественной войны, наполненного героизмом и самоотверженностью советских людей, автор сгущает мрачные краски, показывает лишь одни наши промахи и неудачи, критикует всё и вся.

В книге с какой-то раздражённостью, недостойной советского писателя, описываются предвоенные годы и первые месяцы беспримерной борьбы нашего народа против немецко-фашистских захватчиков. Автор в ряде случаев подвергает критике внутреннюю и внешнюю политику Советского государства, обрушивается на нашу пропаганду, литературу, печать.

К.Симонов многократно, с разных сторон стремится показать, что наша страна якобы совершенно не была подготовлена к отпору агрессору. Он предаёт забвению ту гигантскую работу, которую провели наша партия, народ с тем, чтобы осуществить в тридцатых годах индустриализацию страны и на её основе перевооружить Советскую Армию и Флот. Забывать об этом и сгущать краски вокруг неподготовленности армии и флота к началу Великой Отечественной войны – значит проявлять необъективность, бросать тень на Коммунистическую партию, советский народ и Вооружённые Силы.

На протяжении всей книги у автора не нашлось ни одного доброго слова в адрес нашей партии, её огромной плодотворной деятельности в канун войны и в описываемый автором период военных действий.

Зато в записках и особенно в комментариях к ним усиленно муссируются недостатки и ошибки в руководстве страной и армией, многократно подчёркивается неспособность командования – сверху донизу – руководить боевыми действиями.

Вместо впечатляющего отображения беспримерного подвига советских воинов, К.Симонов рисует в записках безысходные картины паники, неразберихи и беспорядка, царившие якобы на фронте везде и всюду. Причём подобные обобщения автор делает на основе частных наблюдений, фактов, полученных им во время поездок по тылам. Да, такие факты, к сожалению, были. Но не они определяли сущность происходивших в ту пору событий, основу и главное в содержании которых составляла самоотверженная, героическая борьба советского народа за свою свободу и независимость.

Всему миру известно, что уже с первых дней войны советский народ и его Вооружённые Силы проявляли массовый героизм, стойкость, мужество и отвагу в борьбе с фашистскими захватчиками. В эти дни гремела слава героев Брестской крепости, отважных защитников Киева, Одессы, Севастополя, Ленинграда, Москвы. Славные боевые успехи наших войск на многих участках фронта привели к тому, что уже в первые месяцы войны были перемолоты отборные фашистские дивизии.

Вечно будут жить в памяти народной воспоминания о стойкости и непревзойдённом мужестве советских людей, сумевших в начале войны в неимоверно трудных и сложных условиях перебазировать промышленные предприятия из угрожаемых районов на восток и в сжатые сроки организовать там производство вооружения, боеприпасов и всего необходимого для разгрома врага. Симонов же, рисуя всё в мрачном свете, бросает тень на наших воинов, которые, отступая с боями, грудью встречали врага на новых рубежах, или умирали, до конца выполнив свой воинский долг.

Необъективным является и отбор К.Симоновым для своих комментариев архивных документов. Он использует только те из них, которые с отрицательной стороны характеризуют наше высшее военное руководство. Очевидно, положительные материалы не «вписывались» в авторский замысел – показать всё лишь в тёмном свете, как можно больше подобрать фактов, документов, рисующих политическое и военное руководство страны лишь в отрицательном плане.

Такое негативное изображение событий, очернение советского руководства, принижение героизма советских людей вольно или невольно приводит автора к искажению действительности и свидетельствует о непонимании им истинной сущности исторических процессов, происходивших в тот период.

Новая книга К.Симонова является глубоко ошибочной, недостойной советского писателя. Она может нанести серьёзный вред патриотическому воспитанию нашей молодёжи, искажённо показывая бессмертный подвиг нашего народа во имя зашиты завоеваний Октября, счастья грядущих поколений.

Если бы с такой недоброжелательностью и озлобленностью говорил о нашем обществе какой-либо буржуазный трубадур, тогда было бы понятно. Но слышать подобное от советского писателя – недопустимо. Автор в данном случае явно поступился объективностью, партийностью, хотя в годы войны он писал по-другому. К.Симонов – широко известный советский писатель и читатели вправе ожидать от него не тенденциозного описания отрицательных фактов и явлений, а правдивого, глубокого и достоверного отображения эпических свершений советского народа в борьбе против фашистских захватчиков.

Опубликование книги К.Симонова «Сто суток войны» может нанести серьёзный ущерб авторитету нашей страны, т.к. буржуазная пропаганда постарается использовать эту книгу в своих целях.

Учитывая порочность записок Константина Симонова «Сто суток войны» и тот вред, который они могут принести, Главное политическое управление СА и ВМФ считает, что издавать их нецелесообразно.

Вместе с тем, мы не можем не высказать удивления по поводу позиции, занятой редакцией журнала «Новый мир». Несмотря на явную тенденциозность и ошибочность записок К.Симонова, она приняла их к печати и упорно настаивает на опубликовании. Видимо, руководство редакции не хочет учитывать той критики, которая неоднократно высказывалась нашей общественностью в адрес журнала, и не желает принимать мер для устранения серьёзных идейных ошибок в его содержании.

Замечания на первую, вторую и третью части записок «Сто суток войны» прилагаются».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 29, лл. 98–101).

Симонов и Твардовский, однако, на этом не успокоились. Они продолжали добиваться разрешения на публикацию записок писателя. В ответ зам. завотделом пропаганды ЦК Тимофей Куприков и зам. завотделом культуры ЦК Юрий Мелентьев 24 ноября 1966 года доложили руководству:

«Отделы ЦК КПСС не видят оснований для пересмотра решения Главлита СССР по поводу публикации работы К.Симонова «Сто суток войны».

Редакции журнала «Новый мир» (т. Дементьеву – зам.главного редактора) об этом сообщено. С К.Симоновым в ЦК КПСС проведена беседа».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 29, л. 122).

Куприков и Мелентьев умолчали о том, кто именно беседовал в ЦК с Симоновым. Позже выяснилось, что 15 ноября 1966 года Симонова принял секретарь ЦК КПСС Демичев, посоветовавший писателю дождаться решения начальства. Другими словами, Демичев дал надежду, что ещё не всё потеряно. Более того, потом выяснилось, что Симонов при разговоре с Демичевым выразил готовность сделать в своих записках нужные купюры. Он сам потом об этом сказал Твардовскому.

О том, какие манёвры совершали вокруг записок Симонова, 18 ноября 1966 года рассказал в своём дневнике один из тогдашних сотрудников «Нового мира» Лев Левицкий. Он писал:

«Время, как и погода, пасмурное. Небо над журналом по-прежнему в чёрных тучах. Долгая возня шла вокруг печатания Симонова. Те, кто читали его военные дневники и кому можно верить, говорят, что это интересно. Более или менее правдивая картина первых месяцев войны и попытка разобраться, почему осенью сорок первого немцы оказались у Москвы. Я не рвался читать это. Слишком велико предубеждение. Симонов остаётся Симоновым. Он молится Богу и Маммоне. Но, вопреки ожиданиям, эти дневники, едва попав в официальное поле зрения, стали буксовать. Цензура жалась, не давала прямого ответа, и из девятого номера, в котором они должны были быть напечатаны, дневники перекочевали в десятый. Волынка продолжалась. Наконец цензура, получив благословение какого-то деятеля Цека, подписала дневники к печати. Казалось, дело в шляпе. И вдруг всё снова застопорилось. После недели томительного ожидания последовал приказ: уничтожить отпечатанный тираж. Обошлось это в 100 тысяч рублей. Рачительного хозяина и государственного человека это смутило бы. Но не наше начальство, которое видит чёрта там, где его и в помине нет, и которое не останавливается ни перед какими расходами, когда надо соблюсти чистоту идеологии. Пронёсся слух, что преемник Поликарпова (фамилия его, кажется, Шауро) схлопотал на Политбюро выговор за либерализм – разрешил печатать роман Бека и дневники Симонова. По другим слухам, никакого заседания Политбюро на эту тему не было. Больше того. Редакция приготовила двадцать экземпляров для членов Политбюро и секретарей Цека, дабы они могли обсудить Симонова и окончательно решить его участь. Что и говорить, это самый насущный вопрос, стоящий перед страной, и решить его можно исключительно на самом высоком государственном уровне. Батюшки светы!»

Выждав чуть более полугода, Симонов вновь обратился в ЦК. 16 апреля 1967 года он послал Демичеву личное письмо. В нём говорилось:

«Многоуважаемый Пётр Нилович!

29 октября прошлого года я обратился в ЦК КПСС с просьбой о помощи, в связи с тем, что цензура задержала публикацию моей книги «Сто суток войны» – 15 ноября прошлого года, в связи с этим обращением в ЦК КПСС, я был на приёме у Вас. Вы сообщили мне, что моя книга разослана для чтения и порекомендовали мне, как положено, терпеливо ждать решения вопроса о публикации моей книги.

Я выполнил Ваш совет и пять месяцев, никому, ни словом, не напоминал ни о себе, ни о своей книге.

Сегодня я улетаю на месяц на Дальний Восток, корреспондентом «Правды». Вернусь обратно накануне Съезда писателей – 16-го мая. К этому дню пройдёт как раз полгода со времени нашей встречи с Вами.

Я конечно не сижу сложа руки – работаю. Но когда лежит под запретом книга, на которую ушло три года жизни – работать не легко.

Хочу верить, что кто-то задумается над этим ко времени моего возвращения.

Уважающий Вас

Константин Симонов»

(РГАНИ, ф. 5, оп. 5, д. 56, л. 115).

Чуть позже своё письмо в ЦК направил также Твардовский. Но и эти обращения ничего не дали. К личному письму Симонова на имя Демичева зам. завотделом культуры ЦК Ю.Мелентьев 7 июля 1967 года приложил справку: «По вопросам, поднятым в письме, К.М. Симонов получил необходимые разъяснения в личной беседе в ЦК КПСС».

Другая отписка была дана на обращение Твардовского. Тот же Мелентьев и его коллега из отдела пропаганды ЦК Куприков 2 августа 1967 года доложили:

«А.Твардовский высказывает несогласие с решением Главлита СССР о задержке публикации записок К.Симонова «100 суток войны».

Главлит СССР (т. Охотников), Главное Политическое Управление СА и ВМФ СССР (т. Епишев) считают, что в представленном виде записки К.Симонова «100 суток войны» публиковать нецелесообразно, поскольку они необъективно и тенденциозно освещают начальный период Великой Отечественной войны.

С т. Симоновым состоялись беседы в Отделе культуры ЦК КПСС и в ЦК КПСС. В настоящее время писатель дорабатывает своё произведение с учётом высказанных замечаний.

Отделы ЦК КПСС не видят оснований для пересмотра решения Главлита СССР по поводу публикации записок К.Симонова в представленном виде.

А.Твардовскому об этом сообщено».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 58, д. 29, л. 123).

Продолжая пробивать в печать свои военные записки, Симонов снял документальный фильм о разгроме немцев под Москвой. Однако начальство осталось недовольно и кинокартиной. 23 июня 1967 года Кондратович записал в свой дневник слова Твардовского по поводу запрещения симоновской ленты.

«А.Т.: – К.Симонов надеялся на то, что 22 июня покажут, наконец-то, его фильм о победе под Москвой. Не дали. А это могло быть тоже рубежом – и это Симонов не преувеличивает. Положение такое, что сам министр Романов уже «за». Министр понимает, что не пропусти фильм – потом, может, придётся отвечать. Но Гречко решительно против. Есть там такое место. Диктор говорит: «С каким воодушевлением шли бы они вперёд, если бы их вели герои гражданской войны...» И называются Тухачевский, Уборевич... Зачем, говорит, их портреты – не надо их. Давайте оставим их в тексте; хотя потом скажут, зачем они в тексте, – портретов ведь нет. Потом началась история с парадами. Майский парад есть. Суровый ноябрьский парад есть. Нужно показать и парад Победы. Помилуйте, возражают им, но ведь это фильм о разгроме немцев под Москвой! Всё равно надо. Тогда исхитрились, придумали: где-то там наплывом пусть появится парад. И тут стали считать: Жуков показан три раза. Ну, два ещё, куда ни шло, но три!.. А третий раз выходит как раз на параде. И на лошади, – на какой? – на белой! Совсем не годится. Хоть перекрашивай лошадь. Вот так и мучаются, до сих пор не могут выпустить картину, хотя на последнем просмотре Романов [тут речь идёт не о том Романове, который был начальником Главлита, а другом Романове, руководителе Госкино. – В.О.] уже и прослезился. Я, говорит Симонову, заплакал. А я так думаю, что смотрел, думал о своей министерской доле – и прослезился».

Ради того, чтобы фильм всё-таки выпустили на экраны, Симонов потом согласился кое-что переснять. Но Твардовской это не одобрил. 7 августа 1967 года он сказал Кондратовичу:

«Симонов – человек практичный, но и он уже ничего не соображает. Говорил мне о своём фильме. Ещё раз переделал его. И уже министр плакал, – они плачут, но только думают при этом – зачем народу плакать. И фильм не пускают. Симонов сочинил телеграмму Брежневу обо всём этом. Я ему говорю: ну и что даст эта телеграмма? Брежнев, наверно, тоже плакал. Он запросил фильм? Ну и что? Ему, очевидно, докладывали утром в почте, вот он и поручил твоё дело кому-то, а тот ещё не видел, – и запросил твой фильм. Может быть, тоже поплачет. А дело не сдвинется».

Кстати, Симонов был готов ради публикации в «Новом мире» что-то переделать и в своих военных записках. Он не раз давал это понять и Шауро, и Демичеву. Но что Демичев мог поделать против Епишева, хотя он был не просто секретарём ЦК, а кандидатом в члены Политбюро ЦК, а Епишев оставался всего членом ЦК. Реально у Епишева власти было больше, нежели у Демичева. А Епишев хотел полной переработки дневников Симонова и отказа от комментариев.

Симонов, похоже, колебался. Во всяком случае осенью 1967 года он вновь сообщил Твардовскому, что готов многим в своей рукописи поступиться. «А.Т. сказал, – отметил 10 октября 1967 года в своём дневнике Кондратович, – что Симонов что-то собирается делать с рукописью дневника. Я заметил, что и без комментариев дневник для понимающего человека говорит всё, то нужно».

Пока Симонов вычислял, надо ли ему перерабатывать свои военные записки, на него вышли итальянские издатели. Они хотели перевести «Сто суток войны» на итальянский язык. Симонов, проконсультировавшись с работниками отдела культуры ЦК КПСС, дал предварительное согласие, но оговорил, что итальянское издание возможно лишь после публикации записок в Советском Союзе. Однако итальянца, устав ждать появления советского издания, в какой-то момент решили форсировать события. Писателя это сильно напугало.

24 ноября 1967 года Симонов обратился к завотделом культуры ЦК Шауро. В письме говорилось:

«Многоуважаемый Василий Филимонович!

В дополнение к тому письму, которое я Вам писал 9-го августа сего года, в связи с возникшими тогда слухами о возможности выхода моей книги «Сто суток войны» в Италии раньше, чем она выйдет у нас, хочу информировать Вас о дальнейшем развитии событий.

Ко времени моего отъезда в Италию у меня не было полной уверенности в том, что моё письмо издателю Риццоли, оправленное ему по согласованию с Отделом культуры и с нашим посольством в Италии, находится у адресата.

Перед самым моим отъездом мне посоветовали в Отделе культуры встретиться и проконсультироваться с председателем Инюрколлегии А.Ф. Волчковым, Эта встреча с А.Ф. Волчковым, только что вернувшимся из Италии, оказалась весьма полезной для меня.

А.Ф. Волчков проинформировал меня о своей встрече с издателем Риццоли, состоявшейся в первых числах октября, Риццоли в беседе с Беляковым утверждал, что он ещё не получил моего письма, но что он не намерен вступать с нами в конфликт и издавать мою книгу без моего согласия и, наоборот, намерен установить со мной нормальные издательские отношения и заключить договор, обеспечивающий мои авторские права. В.Ф.[?] Волчков, так же как и сотрудники нашего посольства в Италии, рекомендовали мне встретиться с Риццоли для переговоров. Что я и сделал. Вместе с сотрудником нашего посольства Л.М. Копалетом я поехал в издательство и встретился там с Риццоли и генеральным директором его издательства Феррауто.

Разговор происходил в дружественной атмосфере. Мои собеседники заявили мне, что они нигде и ни у кого не приобретали текста моей книги и что они намерены её издать только в том случае, если получат её от меня и если я дам на это издательству разрешение.

Они подтвердили получение моего письма и своё согласие с изложенными там позициями (допускаю, что письмо уже находилось у них во время их встречи с А.Ф. Волчковым, но они сделали вид, что ещё не получили его для того, чтобы резервировать возможность разговора на эту же тему со мной).

Затем Риццоли и Феррауто стали излагать мне, как принципиальную позицию их издательства, своё желание наладить нормальные отношения с советскими авторами, исключив какое-либо косвенное, помимо авторов, приобретение рукописей и бездоговорное их издание.

Как мне показалось из разговора, издательство Риццоли действительно стремится встать на этот путь, имея в виду таким образом наладить с нами деловые отношения, включая не только издание наших книг в Италии, но и переуступку прав на издание их в других странах. Думаю, что здесь играют роль не только материальные соображения, но и соображения престижа и конкуренции с другими буржуазными издательствами Италии, и стремление поставить себя в преимущественное по сравнению с ними положение. Насколько я понял, если Риццоли будет иметь договорные отношения с тем или иным советским автором, книгу которого он сможет выпустить одновременно или почти одновременно с её выходом у нас, то он на основании таких договоров будет иметь возможности по итальянским законам воспрепятствовать изданию соответствующей рукописи, попавшей обходным, нелегальным путём в какое-нибудь другое итальянское издательство или издательство другой страны (если договор включает в себя пункт об издании в других странах).

Я думаю, что это весьма серьёзный вопрос, о котором следует подумать в связи со всё учащающимися кражами рукописей советских авторов. (Разумеется, я говорю о тех рукописях, которые крадут действительно без ведома автора.)

После общих переговоров с Риццоли и Феррауто я вёл дальнейшие переговоры с Феррауто по техническому оформлению двух договоров. Первого – на уже вышедшую с моего разрешения у Риццоли книгу «Каждый день – длинный...», являющуюся идентичным переводом на итальянский язык моей книги с тем же названием, вышедшей в 1965 году в издательстве «Советская Россия».

И второго договора – на передачу прав на издание в Италии и прав на переиздание в других странах (за исключением Франции) на мою книгу «Сто суток войны» после получения от меня текста этой работы».

На словах я сказал в издательстве, что очевидно это произведение будет опубликовано у нас в 1968 году, но в договоре срока представления текста обозначать не стал. От аванса по этому договору я также отказался, чтобы ни в какой мере не связывать себя этим.

На следующий день, на обеде данном в мою честь, Риццоли и Феррауто снова вернулись к вопросам о том, что они вполне согласны с моей позицией и что книги советских авторов должны выходить в их издательстве не раньше, чем они выходят в Советском Союзе, и что это для них приемлемо, хотя при этом желательна или одновременность или минимальный разрыв в сроках, и что на этих основаниях они хотели бы установить широкие и постоянные издательские связи с нами.

Ещё через день издательство Риццоли направило ко мне корреспондента массового еженедельника «Еуропео», финансируемого их издательством. В интервью с ним я счёл нужным ещё раз подчеркнуть свою позицию по вопросу об издании наших книг заграницей.

«– Наше правило таково: сначала печататься у себя дома, а затем – заграницей; как максимум, возможен одновременный выход». (Журнал «Eypoпeo» от 9 ноября 1967 года).

По возвращении в Рим я информировал о своих переговорах с Риццоли нашего посла Н.С. Рыжова.

Думаю, что переговоры с Риццоли и подписание договора теперь исключат возможность появления в Италии в каком-либо издательстве моей книги «Сто суток войны», переведённой с какой-нибудь выкраденной или фальсифицированной рукописи.

С товарищеским приветом

Константин Симонов

П.С. прилагаю к этому письму копию договора, о котором идёт речь, а также копию договора на книгу «Каждый день – длинный», ранее изданную Риццоли с моего согласия по тексту, опубликованному у нас в издательстве «Советская Россия».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 59, д. 56, лл. 116–118).

Но Шауро и сам не знал, как можно было красиво, без потери лица выпутаться из сложившейся ситуации.

Симонов понимал, что если бы итальянцы выпустили его записки до их появления в советской печати, то он бы моментально превратился в живой труп. Партийная верхушка, начиная с середины 60-х годов, могла нашим художникам простить что угодно: пьяные загулы, аморалку, кухонные разговоры с критикой советского режима. Не прощалось одно: публикация за рубежом неизданных на родине текстов без согласия КГБ и ЦК. Несанкционированное появление материалов в иностранных издательствах приравнивалось чуть ли не к измене родине. А Симонов, естественно, попасть в число предателей не хотел.

Стремясь упредить события, он в январе 1968 года вновь обратился к Брежневу. Генсек его письмо прочитал. На оригинале симоновского обращения сохранилась помета: «т. Брежнев Л.И. читал 17/I и говорил с т. Симоновым». Однако содержание разговора писателя с вождём до сих пор неизвестно.

Тем временем опомнился Шауро. 19 марта 1968 года он сообщил:

«Считаем необходимым доложить о следующем.

В конце прошлого года писатель К.Симонов, находясь в Италии, заключил договор с издательством Риццоли на издание книги «Сто суток войны», о чём он по возвращении письменно сообщил в Отдел культуры ЦК КПСС. К.Симонов считает, что заключение договора исключает возможность опубликования каким-либо издательством в Италии и ряде других стран указанной рукописи до выхода её в свет в СССР.

Как выяснилось, договора с иностранными фирмами на издание книг советских авторов обычно заключает Всесоюзное объединение «Международная книга». Поскольку СССР не состоит в международных конвенциях по охране авторского права, подобные отношения существуют у «Международной книги» лишь с некоторыми иностранными фирмами. С итальянским издательством Риццоли договорных отношений нет.

По мнению председателя Всесоюзного объединения «Международная книга» т. Макарова, действия К.Симонова, самостоятельно заключившего договор с Риццоли, не вызывают возражения, так как были продиктованы стремлением предотвратить выход в свет его рукописи за рубежом до публикации её в СССР.

К.Симонов приглашался для беседы в Отдел культуры ЦК КПСС. Было обращено его внимание на необходимость предварительного согласования подобного рода акций с соответствующими советскими органами.

Докладывается в порядке информации».

(РГАНИ, ф. 5, оп. 59, д. 56, л. 126).

Внизу докладной записки аппаратчики оставили две пометы: «Тов. Кириленко А.П. ознакомлен» и «Тов. Суслов М.А. ознакомился». Кроме того, на документе сохранились автографы Б.Пономарёва, К.Катушева, И.Капитонова, М.Соломенцева и некоторых других секретарей ЦК партии.

Проиграв битву главному политработнику вооружённых сил Епишеву, Симонов взялся за книгу о Маршале Георгии Жукове. Новую рукопись писатель также в первую очередь отнёс Твардовскому. Как потом писал в своём дневнике Кондратович, «А.Т. прочитал рукопись Симонова о Г.Жукове (записи бесед с ним и пр.) и был удивлён: «Это так хорошо и интересно. Конечно, Симонову не скажешь: зачем он пишет свои скучные романы, ему надо писать такое, он же может стать советским Моруа» (запись за 4 февраля 1969 года).

Но, видимо, и эта рукопись оказалась не ко времени. Известно, что в этот момент у Симонова возникли какие-то новые крупные неприятности. Но перед властями его защищать стал почему-то не Твардовский, а уже Шолохов. Именно Шолохов 7 марта 1969 года направил письмо тогдашнему советскому руководителю Брежневу. «Обращаюсь с покорной, но настоятельной просьбой, – писал Шолохов. – Ради бога, разберитесь с Костей Симоновым. Нельзя дальше тянуть. Парень он очень талантливый и умный, он нужен нашей литературе и его, как говорят на Украине, надо «пригорнуть», обласкать, поставить на ноги. У меня за него болит душа <...> Партии и литературе нужен этот человек, стало быть, надо сделать всё, чтобы не оттолкнуть его. Найди время поговорить с ним врастяжку. Будет успех! Или поручи это тонкое дело <...> тов. Цуканову. Этот найдёт пути к его сердцу. А если, после Цуканова, поговоришь ты, – доброе дело будет завершено». Не дожидаясь первой реакции, Шолохов спустя шесть дней вдогонку отправил Брежневу второе письмо, в котором напоминал: «Если бы ещё по-хорошему решить с К.Симоновым, – тогда бы у меня душа стала на место…».

Однако обращение Шолохова никакого эффекта не дало. Симонов долго не знал, как ему подступиться к властям. Выждав время, он уже в 1974 году собрался вновь написать письмо Брежневу и попросить снять с него клеймо запрещённого автора. Но заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Альберт Беляев его от этого шага отговорил. Он напомнил писателю, что формально ЦК его дневники 1941 года не запрещал. «Тогда о чём Вы будете писать Брежневу? – переспросил Беляев. – Скажут, а никто Вас в ЦК и не запрещал, решений таких не было. Так что решайте в обычном порядке, то есть опять через Главлит и Главпур. А там сидят всё те же Романов и Епишев. И чего же Вы от них добьётесь? Мне кажется, Брежнев не отвечает Вам потому, что находится под давлением и со стороны идеологов, и со стороны генералитета Минобороны, для которых Ваши дневники и комментарии к ним, как кость в горле. На Брежнева давят, и он не знает, что Вам отвечать. А Епишев, Романов и два отдела ЦК КПСС уже ответили Вам восемь лет назад совершенно определённо и совершенно отрицательно. По-моему, эту проблему надо решать без официальных записок и писем. Ведь напиши Вы записку в ЦК, её тут же обязательно пошлют на заключение в Главпур, коль скоро речь идёт о войне, т.е., всё к тому же генералу Епишеву. И вполне может так случиться, что Вы в конце концов получите решение ЦК КПСС, но вряд ли оно будет в Вашу пользу. И тогда уже Вам не останется никакого пространства для манёвра со «Ста днями войны». Тут, мне кажется, надо действовать не официально, а, так сказать, приватно. Почему бы Вам не написать нечто вроде «Памятки», в которой на одной страничке (больше не надо) изложить суть вопроса, подчеркнуть, что Вы много работали, учли многие разумные замечания редакции журнала, Главлита, Главпура, от чего-то отказались сами (не время, мол) и в сущности написали новую редакцию своих комментарий. И теперь Вы не видите причин для того, чтобы не печатать Ваши «Сто дней...» Эту памятку Вы лично передадите из рук в руки секретарю ЦК КПСС П.Н. Демичеву, да поподробнее расскажите ему о своих переживаниях и нравственных страданиях – для Вас невыносимо бремя «запрещённого писателя» (А.Беляев. Литература и лабиринты власти. М., 2009).

Симонов считал, что Демичев не так уж влиятелен. Беляев эти сомнения развеял. «Как знать? А вдруг Демичев пожелает при удобном случае познакомить Брежнева с Вашей «Памяткой», расскажет ему о Ваших переживаниях, готовности и дальше работать во славу Родины и её Вооружённых сил?» Беляев оказался прав. Он рассказывал: «Памятка», вручённая К.Симоновым из рук в руки П.Демичеву, помогла разрешить конфликт между писателем и Л.Брежневым. По поручению Демичева я позвонил в Главлит и передал указание высшего руководства ЦК КПСС не препятствовать публикации переработанных военных записок К.Симонова».

Публикации военных записок Симонова под названием «Разные дни войны» началась в 1974 году, правда, не в «Новом мире», а уже в другом журнале – «Дружба народов».