Игорь Караулов

* * *

Смотри, двенадцать человек

идут из темноты,

пересекая русла рек, –

им не нужны мосты.

Они идут через Донец,

идут через Оскол,

минуя белый останец

и головешки сёл.

Они идут врагу назло

без касок, без брони.

Двенадцать – ровное число.

Но люди ли они?

О нет, они не мертвецы

с червями на перстах

и не восставшие отцы –

нам проще было б так.

Быть может, классики пера –

Державин, Тютчев, Блок?

Пока ещё не их пора,

им встать не пробил срок.

Они не ангелы – ни крыл,

ни перьев у них нет.

Пешком вдоль свеженьких могил

идут они чуть свет.

Да, их двенадцать. Да, из тьмы.

Да, строем, чёрт возьми.

А приглядеться – это мы

идём, чтоб стать людьми.

Из лёгких тканей цифровых

мы скроены на ять,

но нас ведёт в ряды живых

искусство умирать.

Искусство проходить сквозь смерть,

одолевая страх.

И мы пришли олюденеть

на этих рубежах.

* * *

Те, кто выжил, не имеют права,

кто погиб – навеки замолчал.

Вот и нелегко поётся слава.

Потрудней, чем светлая печаль.

Невозможно спеть чужое горе:

рот открыл, а звука вовсе нет.

Много легче – ласковое море,

теплохода белый силуэт.

Полнозвучно молодость поётся,

сам собой выходит верный тон.

Что в руках от жизни остаётся,

лучше и не пробовать о том.

Вроде там мелькала золотинка,

вроде там жемчужинка плыла.

Отчего же в голосе запинка

и ладонь, как исповедь, гола?

* * *

Бурят убивает грузина

на русско-нерусской войне.

А что в этом всём Украина?

«Кладбище», – ответили мне.

Вчера в Украину зарыли

чьего-то любимого -швили,

и заново деньги за рыбу,

и снова кого-то убили.

Французы, испанцы, бразильцы

меняют состав чернозёма.

Когда-нибудь преобразится

вместилище праха чужого.

Исчезнут горелые танки,

и степью, легки и крылаты,

вразлёт понесутся мустанги,

каких не видали буряты.

* * *

Заворожённая просторами,

с незастеклённого балкона

ты говоришь
как будто в сторону:

«Гробы приходят в регионы».

Ты скоро вещи запакуешь,

уедешь с дочерью на дачу.

Ты говоришь, как будто куришь,

хотя не пробовала даже.

Москва ночует в винотеках,

зазря идёт от дома к дому

искусный в ловле человеков

апостол в чине военкома.

Солдаты знают вкус победы,

он вроде горький и солёный.

Артистов тешат ганимеды,

гробы приходят в регионы.

Туда, где скоро сев озимых

и не забыли про надои,

то на КамАЗах, то на ЗИЛах

приходят в ящиках герои.

А им навстречу так спокойно

идут на смерть живые лица,

и всей Москве не хватит пойла,

чтоб окончательно забыться.

* * *

В городах счастливой Польши

есть харчевни хоть куда,

только вина в них поплоше,

чем хозяйская еда.

Сколько брали эти вина,

выливали каждый раз,

так как рядом Украина

и её недобрый глаз.

Потому что украинки

ходят там не за версту,

у которых жаба в крынке

или ящерка во рту.

В Польше ласковые фляки,

удалые колдуны.

В Польше выдумки да враки

про деянья старины.

Благодатная равнина,

путь от Жешува на Брно.

Только портит Украина

посполитое вино.

Оттого тревожно спится

в постоялых номерах

и луна, как чаровница,

нагоняет в окна страх.

* * *

Государство уснуло,

и в навязчивом сне

мы с тобою, Урсула,

говорим о войне.

О начертанных планах,

об окопных делах,

беспилотных орланах,

командирах-орлах.

Сводит сутками скулы

барабанная ложь.

Нас с тобою, Урсула,

просто так не возьмёшь.

Мы с тобой ночевали

во смолистом бору.

Мы с тобой танцевали

на медвежьем балу.

Там малинник и донник,

медоносный покой.

Нам не брать населённик

за холмом, за рекой.

Мы всего лишь медведи

и в едином ряду

по дороге к победе

будем спать на ходу.

Славно, если удастся

пробудиться к весне.

Как храпит государство,

отвернувшись к стене!

* * *

В балаклаве плясала для нас Саломея.

Засмотрелись – и тут же сдана Балаклея.

Извивалась, как будто факирская кобра,

с головой лейтенанта самарского СОБРа.

Дайте место для танца расхристанной крали.

Что там русские? Зря ли они умирали?

Как там песни штабные и дерзкие карты?

Залихватскому па рукоплещут Карпаты.

А Москва ли не видит, Москва ли не знает,

как безропотно падает русское знамя

и от чуждого флага саднит небосвод,

когда наглая фря обнажает живот.

* * *

Скончался режиссёр Жан-Люк Годар.

Смерть поработала и ждёт медали.

А что у нас? Мы взяли Соледар?

Мы что-то вновь на фронте потеряли.

Теперь она грозит учителям,

в Изюме жнёт и в Балаклее косит.

А русский царь ещё не начинал:

работа не Волчанск и есть не просит.

Недели ранней осени горьки,

хотя не подморозило покамест.

А мы со смертью наперегонки

бежим, и отстаём, и запыхались.