Сколько космонавтов и астронавтов в России и в мире? Сегодня, когда в космосе побывало более пятисот человек из 36 стран, на этот, казалось бы, простой вопрос точно ответит далеко не каждый спец по космонавтике. Что уж тогда говорить о нас, простых смертных землянах? Это в былые времена мы восторженно встречали каждое сообщение о космическом полёте, пели: «И на Марсе будут яблони цвести». Космонавты казались небожителями, их имена назубок знали даже первоклассники, и в редком доме не красовались вырезанные из «Огонька» портреты Юрия Гагарина. Нынче всё проще, ну, полетели и полетели, подумаешь... Между тем сегодня человечество вышло на такой уровень освоения околоземного пространства, о котором шестьдесят лет назад можно было только мечтать. А без мечты ничего не было бы, и это точно знает наш собеседник – 423-й космонавт мира и 98-й российский космонавт, совершивший пять полётов на орбиту Земли, проработавший на МКС 672 суток и 21 час и девять раз выходивший в открытый космос, где провёл почти 60 часов, Герой России, президент центра «Космонавтика и авиация» на ВДНХ Фёдор Юрчихин.

– Фёдор Николаевич, вас иногда называют «первым греческим космонавтом». Вы ведь родились в семье понтийских греков?

– Моя мама действительно понтийская гречанка, но, когда меня называют «греческим космонавтом», я отвечаю, что я российский космонавт, русский по духу, и Россия – моя страна. Но греческой крови во мне хватает, как и русской. Меня назвали Фёдором в честь русского деда, а брата назвали уже на греческий манер – Панайотом. Кажется, имена и предрешили нашу судьбу: после развала СССР брат уехал в Грецию, а я живу в России. Родители, слава богу, живы и здоровы, они живут под Салониками.

А в Греции меня так и называют первым греческим космонавтом. Сначала звали Юрцихинис-Грамматикопулос по фамилии мамы, а в последнее время я стал уже Грамматикопулос-Юрцихи- нис. Как-то даже в шутку сказал папе: боюсь, скоро нашей с тобой фамилии вообще не останется и греки будут величать меня просто Грамматикопулосом... На встрече с президентом Стефанопулосом сообщил ему, что я – только третий греческий космонавт после Костики и Ёрики, есть такие герои в понтийском фольклоре. По-моему, грекам это понравилось.

– Вас ещё называют и первым аджарским космонавтом?

– Ну да, я ведь родился в Батуми. Конечно, и Аджария для меня – не чужая. Скажем, если увижу в Батуми кричащих друг на друга и размахивающих руками людей, буду знать: они не скандалят и не собираются драться, это они так разговаривают. Когда я уже жил в России, долгое время отучал себя от такой присущей южанам бурной жестикуляции. Да так отучил, что потом в отряде космонавтов психологи назвали меня закрытым человеком, потому что прижимаю руки к туловищу.

Что касается «аджарского космонавта», то у меня даже есть выпущенный в Батуми календарик, который так и озаглавлен – «Первый космонавт Аджарии». На одной из встреч с главой Аджарии Асланом Абашидзе я и ему сказал, что я не первый, а третий космонавт Аджарии. Аслан Ибрагимович удивился: а кто двое первых? И я напомнил ему историю, случившуюся в Батуми в семидесятые годы. Два постовых милиционера от нечего делать решили под утро покататься на аттракционе «Самолёт», в те времена такие аттракционы стояли во многих парках. Ну, включили они этот «Самолёт», запрыгнули в него и полетели, а выключить, естественно, не смогли. Так они и летали, пока на их крики не сбежался народ и аттракцион не остановили. А в газете «Советская Аджария» появилась заметка «Первые аджарские космонавты.»

– Да, устроили люди себе центрифугу... А правда, что вы учились в батумской школе № 5 имени Сергея Королёва?

– Когда я поступал в эту школу, она ещё не носила имени Королёва. Я с детства, мечтая стать космонавтом, хотел поступать в военное училище. Но со временем понял, что при таком конкурсе, когда на двадцать мест в первом отряде космонавтов претендовало три тысячи военных лётчиков, я могу остаться без космоса. Узнав, что большинство наших «гражданских» космонавтов оканчивали МАИ и МВТУ имени Баумана и работали на предприятиях ракетно-космической отрасли, выбрал МАИ. А школа наша стала носить имя Королёва, когда я учился в восьмом физико-математическом классе. Хорошее знание математики и физики помогло с первого захода поступить в МАИ, на факультет «Летательные аппараты», а после института попал по распределению на НПО «Энергия» имени С.П. Королёва и понял: я на верном пути.

– Вы лучше многих знаете, каким высоким был уровень советской космической отрасли. Но в новые времена, например, лунная программа, над которой работал ещё Королёв, была фактически закрыта. Сегодня мы видим, каких успехов добились тут США и Китай. Не обидно?

– Обидно. Только давайте уточним, что лунная программа была не в России, а в Советском Союзе, имевшем совсем другие экономические и технологические возможности. Так, над проектом «Энергия-Буран» работали тысячи предприятий, была интеграция и со всеми республиками, и со странами СЭВ. После развала Союза такое даже представить невозможно. В моей родной Грузии был огромный авиационный завод, грузинские конструкторы и инженеры создавали раскрывающиеся в космосе гигантские элементы и фермы, в Батуми был машиностроительный завод союзного значения. Сейчас этих предприятий больше нет. Огромный научный и промышленный потенциал имели Украина, Белоруссия да и все союзные республики. Даже после развала СССР мы продолжали ставить в космосе эксперименты по регенерации, начавшиеся ещё в союзных республиках. А вспомним высокогорную Бюраканскую астрофизическую обсерваторию в Армении – у нас на «Мире» был радиотелескоп «Глазар», мы называли его «Глазом Армении». Сегодня говорить о возможностях России сложно, мы перешли только на свои научные и промышленные ресурсы, и это, к сожалению, пока никак не сравнимо с тем, что было в СССР. Надеюсь, что пока.

– Насколько интересной была советская лунная программа?

– Знаете, я называю свой год рождения – 1959-й – «годом трёх лун». Это «Луна-1», которая из-за человеческой ошибки пролетела мимо Луны. Это «Луна-2», первое попадание творения рук человеческих на другое космическое тело. И, наконец, «Луна-3», сфотографировавшая обратную сторону Луны. И всё – в один год! А вспомните «Луноход-1» и «Луноход-2». Мы сегодня с восхищением говорим о том, что делают американцы на поверхности Марса, где они посадили уже не один ровер. А всё начиналось с наших луноходов, которые были реальными планетоходами, передовыми для своего времени. В 1970–1971 годах мы запустили «Луноход-1», в 1973 году – «Луноход-2», в 1976 году – «Луну-24», потом должны были запустить «Луну-25» с «Луноходом-3». Это был бы более качественный скачок вперёд. Но после советской «Луны-24» у нас не было ни одного запуска в сторону спутника Земли.

– То есть программа закрыта?

– Нет, сейчас, насколько мне известно, «Луна-25» находится на комплексных электрических испытаниях в НПО имени Лавочкина и, если всё будет нормально, в августе аппарат переедет на «Восточный», а на 1 октября назначен запуск. Но это совсем не та «Луна-25», которая была в СССР. Тот, советский «Луноход-3» – аппарат с очень продвинутой даже по нынешним временам системой. К 1977 году мы понимали, что стартуем в сторону Луны, совершим мягкую посадку, выйдет «Луноход-3» и мы будем управлять им. С 1959 года по 1975 год мы создали 24 «лунных» аппарата. Первый луноход прошёл чуть больше 10 километров. Второй – уже 42 километра. Этот рекорд для планетоходов продержался до 2015 года, пока его не побил американский марсоход «Opportunity», активно работавший на Марсе с 25 января 2004 года по 10 июня 2018 года. Вот какие у нас были тогда технологии и возможности. С тех пор прошло сорок четыре года, а сегодня нет ни системы, ни кооперации, ни, что самое горькое, специалистов, подготовленных к такой работе. Подрастеряв так много, мы должны начинать всё сначала. Именно поэтому основная задача современной «Луны-25» – отработка технологии мягкой посадки.

– То есть мы не можем замахнуться на пилотируемую лунную программу?

– Это требует совершенно других ресурсов, нежели околоземные программы. Я всю жизнь занимался пилотируемыми программами и всегда был за них, но сегодня уверен, что пилотируемая лунная программа оставит нас, извините, без штанов. Поэтому, считаю, следующий наш шаг – высокоширотная орбитальная станция. Лунную же программу давайте пока отдадим роботам, автоматизированным системам и луноходам.

– Советская лунная и марсианская программы кажутся фантастикой...

– Но это было! Мало кто сегодня знает о наших марсоходах, которые должны были работать ещё в 1971 году. Существовал в середине семидесятых и не реализованный, к сожалению, проект тяжёлого марсохода. Сегодня надо создавать коллективы, отвечающие за результат работы. Но на моей родной «Энергии» только за 21 год этого века сменилось семь руководителей – в среднем это три года на посту. А «Союз» «от старта до финиша» создаётся не менее двух лет. Раз в два года – корабль, раз в три года – новый руководитель. А ему и его команде ещё надо «войти в курс», а когда они «раскачаются» – их «уходят». Но когда на корабле каждые три года меняется капитан, что делать команде?

Академик Ю.П. Семёнов, возглавлявший «Энергию» с 1989 по 2005 год, был учеником Михаила Янгеля, с 1964 года в ОКБ-1 под руководством С.П. Королёва. Он посвятил созданию ракетно-космической техники почти полвека жизни, из них 41 год занимался пилотируемой космонавтикой, руководил созданием и запуском на орбиту 6 станций и 10 модулей, 64 пилотируемых и 95 грузовых космических кораблей, извините, если не все цифры корректны. Ему не надо было «входить в курс», он знал всё до последнего винтика, и, естественно, это сказывалось на результатах нашей работы. А сейчас мы уже больше десяти лет создаём лунный корабль, за это время он много раз изменил и конфигурацию, и название. Но такими проектами должен заниматься человек, который будет отвечать за результат.

– А правда, что, когда американцы впервые летели на Луну в 1969 году, кое-кто всерьёз думал, что спускаемый аппарат может провалиться в зыбучие пески, из которых, как предполагалось, состоит лунная поверхность?

– Американцы выбирали место посадки визуально, они шли на бреющем полёте, и на принятие решения у Армстронга было около двух минут, иначе они не смогли бы вернуться на орбиту Луны. Многие действительно считали, что Луна, постоянно бомбардируемая метеоритами, не имеющая ни воды, ни атмосферы, покрыта толстым слоем сухой пыли, в которой утонут аппараты. Если вы видели кадры 1969 года с Луны, то наверняка заметили, что у американского модуля лестница расположена так высоко, что астронавтам приходилось спрыгивать с неё. Но американцы же не дураки, чтобы просто так делать лестницу высоко от предполагаемого «нуля» на поверхности Луны, очевидно, они опасались, что аппарат погрузится в пыль, и тогда лестница окажется на уровне лунного грунта. Я, правда, потом спросил у них, не проще ли было сделать выдвижную лестницу...

– Ну, это в вас заговорила русская смекалка.

– Может, и она. Кстати, в музее РКК «Энергия» есть документ от 28 октября 1964 года, подписанный Сергеем Королёвым. Шли споры, что, возможно, на Луне очень лёгкий «пыльный» грунт, а возможно, и твёрдый. Королёв начертал красным карандашом своим размашистым почерком: «Посадку лунного корабля рассчитывать на достаточно твёрдый грунт типа пемзы». Это был гений с поразительной интуицией, не боявшийся брать на себя ответственность.

– Сегодня нам не хватает Королёва?

– Знаете, у нас есть такая невесёлая шутка: если бы Сергей Павлович работал сегодня, он никогда в жизни ничего не сделал бы. Оглянемся в историю. 4 октября 1957 года состоялся запуск спутника номер один. А 6 октября у Королёва спросили, чем он и его команда порадуют советский народ к 7 ноября. И 3 ноября стартовал корабль с Лайкой. Если вы зайдёте в Центр космонавтики и авиации на ВДНХ, увидите макеты первого спутника и «Спутника-2» с Лайкой, поймёте, как быстро технологии и решения первого спутника органично вошли в «Спутник-2», как быстро принимались решения и как быстро они доводились «до металла». Месяца людям хватило! Но полёт с Лайкой был не самоцелью, он ответил на вопрос, может ли живое существо выжить в космосе. У нас уже с 1951 года – огромное количество суборбитальных полётов с живыми организмами. Система обеспечения выживаемости в космосе отрабатывалась задолго до полёта Белки и Стрелки. Вряд ли сегодня кому-то что-то говорят эти клички собак – Дизик, Цыган, Лиса, Мишка, Смелый, Рыжик, Чижик, Непутёвый, ЗИБ.

– А что такое ЗИБ?

– ЗИБ расшифровывается как «Запасной Исчезнувшего Бобика». Дело в том, что к полёту готовили двух собак – Непутёвого и Рожка. Но накануне старта Рожок непонятным образом открыл клетку и исчез в неизвестном направлении. Вот такой первый космический дезертир. Королёву ничего не сказали, просто поймали возле столовой другую собаку и запустили в космос вместо дезертира Рожка. Но уже после приземления Королёв заметил подмену. Он отличался крутым нравом, и все ждали бури, но пронесло: полёт прошёл успешно, все данные были получены, и у Генерального было хорошее настроение. В общем, когда ему доложили о побеге Рожка и замене его на дублёра ЗИБа, Сергей Павлович даже пошутил: «Скоро на советских ракетах будут летать все желающие!» Так и осталась у собачки кличка ЗИБ. Руководству эту аббревиатуру трактовали как «Запасной Исследователь Без Подготовки». А полёты с собаками продолжались по 1966 год. Собака Отважная стартовала пять раз, Ветерок и Уголёк провели в полёте 23 дня.

– После второго полёта в октябре 2007 года вы испытали перегрузку почти в девять единиц. Это тяжело?

– Это, конечно, ощутимая штука, но, например, экипаж Лазарева и Макарова, по разным данным, перенёс перегрузку от 18 до 26 единиц, у обоих зафиксирована кратковременная остановка сердца. Когда мы возвращались после второго полёта, спускаемый аппарат «Союза ТМА-10» из-за нештатной ситуации перешёл из автоматического управляемого режима спуска в баллистический. Приземлились в резервной точке посадки севернее Аркалыка. Конечно, первый вопрос после приземления был о нашем самочувствии. А с нами возвращался первый малазийский космонавт, или, как их называют на его родине, ангкасаван, Шейх Музафар Шукор. И он честно отвечал, что всё нормально. Он был моложе нас с Олегом Котовым, крепкий парень, да и на космической станции провёл всего восемь дней и был, в отличие от нас, свеженьким. Он только никак не мог понять, почему все говорили: «БС, БС, БС.» Потом ему объясни- g ли, что БС – это баллистический спуск.

Музафар быстро сообразил, что к чему, и уже на пресс-конференции сообщил: «Я почувствовал, как слон наступил мне на грудь!»

– Да, Восток – дело тонкое. А вы знали лично кого-то из первого отряда космонавтов «гагаринского» набора?

– Да, встречался и с Титовым, Леоновым, Горбатко. Но для меня это всё-таки «одностороннее» знакомство. Всё-таки разница в возрасте, да и моё благоговейное отношение к первопроходцам. Но их время было даже не «временем первых», а «временем титанов». Что относится не только к космонавтам, титанами были все причастные к космической программе СССР. Вот, скажем, в 1955 году началось строительство стартового стола на Байконуре, который потом называли «гагаринским». В 1957 году с него уже стартовала ракета-носитель, а 4 октября того же года – первый спутник. В музее Байконура хранятся инструменты первых строителей космодрома – обыкновенные лопаты и заступы. Люди приехали в голую степь, жили в палатках и землянках. Напомню, что место под космодром Байконур было выбрано на заседании комиссии в 1954 году, 12 января 1955 года там высадились первые военные строители, а через два года был построен будущий «гагаринский» стартовый стол, рассчитанный, если память не изменяет, на 50 стартов. На сегодняшний день – 638 пусков, и, надеюсь, это не предел. Когда я вижу, как долго строятся стартовые столы сейчас, мне кажется, что их строители орудуют пластмассовыми совками из «Детского мира».

Окончание в следующем номере «ЛГ»