Алёна Шомысова

Родилась в деревне Скородум Усть-Куломского района. Окончила филологический факультет Сыктывкарского государственного университета. Печаталась в республиканских журналах, коллективных сборниках и альманахах, еженедельнике «Литературная Россия», журналах «Встречи» (Чита), «Юность». Пишет стихи и прозу. Автор двух сборников стихов. Литературный сотрудник журнала «Арт». Лауреат премии Александра Лужикова. Член Союза писателей России. Живёт в Сыктывкаре.

Изгородь

Изгородь, что двор наш обегает,
поясом его оберегает:
вдоволь пропускает дождь и свет,
а косому взгляду – ходу нет.

Как природа, сдержанные статью,
жерди чисто выскоблены сталью.
Нраву родовому не в укор
некриклив их сетчатый узор.

Но опять – не только мир украсить,
а ещё и дом обезопасить.
Вроде улыбается она,
да не всем – такие времена.

Чесалка

Снова бабушке стричь овцу помогаю –
в коробе облаком шерсть вырастает белым.
Не углядишь – подхватит неба пригоршня голубая,
и потому придавливаю всем телом.

Зимний рассвет будит повизгиванием усердным –
это чесалка космы запутанные раздирает.
Словно тяжёлые частые грабли сухое сено
на кочковатом лугу расчёсывают, разбирают.

Чистую шерсть раскладывает бабушка по газетам
и прижимает сверху для тяжести табуретом.
Сто раз на дню гляжу – отлежались уже комочки?
Так я весной слежу, как набухают почки…

Снова чесалке на полке маяться не при деле,
длинные ночи и дни считая до новой стрижки.
Очередь прялки – и ворохам лежащей в углу кудели
долгой не стоит ждать от бабушки передышки.

Прялка

Помню, бабушка пряла медленно у оконца,
поправляя изредка чёсаную кудель.
Так зима лучи вытягивает из солнца,
чтобы в ясный день морозный согреть людей.

Эта прялка служит с какого незнамо года:
с ней ещё прабабушка дo свету не спала,
а потом как верный знак ремесла и рода
по наследству старшей дочери отдала.

Потускнела роспись лопасти, что икона.
Как морщинки, трещинки: миг – и пойдут слова.
Может, прапрабабушка наша во время оно
отразилась в древе хранительницей мастерства…

Дочерей у бабушки не было – точно прoпасть,
и совсем почернела прялка на чердаке…
Не умею прясть, но шершавую трону лопасть –
будто прикасаюсь к бабушкиной щеке.

Половик

Ткать половик начать – точно выйти в путь:
льются в земной узор лоскутки, как в реку,
через века привычную выплетать
жизнь по основе, суженой человеку.

Вот на станке ложатся за рядом ряд
северные края чередой цветною –
луг травяной, малиновая заря,
бор золотой с небесною синевою.

В тёплой избе застелем скоблёный пол
новой дорожкой – пёстрая, как живая.
И погляди: ребёнок уже пошёл –
волны взбивая, падая, но вставая…

Вырастет – не удержишь. Но в свой черёд
тот половик незримо – клубок и тропка –
тоже вперёд покатится, понесёт
ниточку жизни бережно, неторопко.

Решето

Словно хранились в амбаре небесном
свежего солнца цвета –
снежные хлопья в полёте отвесном
сыплют, как из решета.

Издавна так, через мелкие сита
перепуская слова,
россыпями драгоценного света
их собирает молва.

Не изо всякого разговора,
ссоры и толчеи –
не пропускают худого сора
частые ячеи.

И в пересуды войдя земные,
мёртвые, как зола,
перетлевают слова иные –
холодно и дотла.

А разгоревшемуся за годы
слову живому – лечь,
словно зерну золотой породы,
в сердце. О том и речь.

Крылья стрекозы

в жёлтом песке увидела
стрекозы слюдяные крылышки –
так они на ветру трепетали,
словно дальше без тела хотели
жить вопреки всему.
может, просто ещё не поняли,
что теперь их направить некому.
синие-синие – ясного неба синeе.
жилки на них поперёк – точно вены речные,
что память её последнего дня
растворили в себе.

она захлебнулась потоками долгого ливня,
что и меня отгонял от свежей могилы
бабушки мужниной: я не смогла попрощаться
вместе со всеми, когда её хоронили, –
слишком была далеко.
только к девятому дню прилетела,
но ощущала её постоянно рядом –
точно кадры кино, мелькали перед глазами
наши мгновения с ней…

с креста она пристально так на меня глядела,
как будто оттуда мягко меня жалела,
и мне тяжело было вынести в первый раз
пронзительный взгляд улыбчивых добрых глаз.
а я ощущала себя стрекозой бескрылой,
что к встрече последней летела что было силы,
да вот – опоздала, и крылья опали с плеч,
подобно листве осенней, чьё время лечь
и в тесном дворе затоптанной быть ногами…

Тогда ни единого звука не проронила –
слова облаками ваты застряли в горле…
На сороковины я принесу те крылья –
быть может, в дороге они пригодятся ей.

Перевод Андрея Расторгуева