Ну не могу я представить его восьмидесятилетним! Никак! Вечер, юбилей, лишний билет спрашивают далеко от его родного Театра сатиры, привычно смешной конферанс на сцене Александра Ширвиндта, единственную в этом коллективе народную артистку СССР красавицу Веру Васильеву и её замечательного однофамильца Юрия с воспоминаниями о любимом партнёре, весёлое действо с последующим банкетом – это запросто. День Миронова на Первом и других каналах. Новые книги. И песни, звучащие в каждом доме.

Он остался в нашей памяти навсегда молодым, элегантным, поющим и танцующим, внимательно слушающим великих собеседников в телефильме «Я возвращаю ваш портрет...» Какие 80?

Хотя 33 года прошло с того августовского дня 1987 года, когда театр, который он любил, потерял двух лучших актёров – Анатолия Папанова, а затем и Андрея Миронова. Теперь вот, за две недели до его юбилея, не стало и Екатерины Градовой, его первой жены и матери единственной дочери.

Замечательно, что есть астероид Миронов, с 1988-го существует – спасибо Рудольфу Фурманову – театр «Русская антреприза» имени Андрея Миронова в Петербурге, давно установлена мемориальная доска на углу Петровки и Рахмановского переулка, его именем названы улицы, памятники открыты.

А от телеэкрана в дни праздников, когда, словно соревнуясь, каналы непременно покажут «Бриллиантовую руку» или «Соломенную шляпку», «Берегись автомобиля» или «Невероятные приключения итальянцев в России», – не оторвёшься. Радует, что внуки и, надеюсь, те, кто постарше, знают не только Евгения Миронова, но и Андрея Александровича, фильмы его смотрят и любят.

Не раз довелось встречаться с любимым актёром. А вот поговорили только однажды. Даже не надеялся, что обнаружится уцелевшая при переездах пожелтевшая газета с этим разговором 1980 года. Ничего не правил, дополнил только необходимыми, на мой взгляд, биографическими данными упоминавшихся в разговоре.

Итак, олимпийское лето. Мы беседуем во время концерта. Из динамика слышна трансляция – Лариса Голубкина прекрасно исполняла романсы.

Артист был не очень похож в тот момент на того любимца зрителей, каким все его привыкли видеть на экране. Слегка рассеян, неулыбчив, кофе, вкусная сигарета. Но по мимике, жестам, манере говорить безошибочно определяешь – Миронов.

– Андрей Александрович, известно, что вы сын актёров. (Родители – известные эстрадные артисты, блистательный дуэт Мария Владимировна Миронова (1911—1997) и Александр Семёнович Менакер (1913—1982). – Л.К.) В какой степени это определило вашу судьбу?

– Мои родители, скажем так, не очень хотели, чтобы я пошёл по их стопам. Они, конечно, не препятствовали этому, но без особого энтузиазма отнеслись к намерению поступить в театральное училище имени Щукина. Дома меня не готовили к актёрской профессии, я никогда не выступал перед гостями. Знаете, как обычно бывает: «А сейчас Андрюша (Или Петя) нам что-нибудь прочитает...» Был обычным мальчишкой. Стыдно признаться, но ничем особым не увлекался – одно время, правда, марки собирал. Со своим братом Кириллом (хореограф (1936—2009). – Л.К.) обожали изображать джаз-банд, он на рояле, я – на ложках и кастрюлях. Хотя, конечно, то обстоятельство, что с детства знал лучших артистов страны, которые дружили с родителями и бывали у нас в гостях, не могло не сказаться. В седьмом классе впервые вышел на сцену – школьную, разумеется, играл в спектакле «Русские люди» – была такая знаменитая пьеса Симонова. Ходил в студию при Центральном детском театре.

Перед вступительными экзаменами летом 1958-го решил показать, на что способен, артистам Вахтанговского театра. И замечательная Цецилия Мансурова (народная артистка СССР (1896—1976). – Л.К.) посоветовала идти в Щуку. Так что она, можно сказать, крёстная мать в искусстве. После окончания училища принят в Театр сатиры, где и работаю почти двадцать лет. (В Театре сатиры Миронов работал с 1962 по 1987 год, умер на гастролях в Риге, не доиграв последнюю сцену спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро». – Л.К.)

– Если бы вам однажды пришлось выбрать – кино или театр, в какую сторону склонилась бы чаша весов?

– В сторону театра, конечно. Я, наверное, никогда бы не мог быть «чистым» киноактёром. Не представляю свою жизнь без сцены, без пыльных кулис с их неповторимым запахом, без контакта с залом, без атмосферы, которая бывает только в театре.

Дело даже не в том, вернее, не только в том, что постоянный тренаж нам, актёрам, просто необходим и что театральная практика – основа творческой работы. В театре у меня диапазон ролей шире, чем в кино. Но и кинематограф многое даёт. Если в театре что-либо на сегодняшнем спектакле упустишь, не беда, можно наверстать завтра. А в кино такой возможности нет. Оно требует умения в нужный момент, когда режиссёр командует «Мотор!», выложиться. Съёмочная площадка приучает к собранности, быстрой мобилизации сил, а это очень нужно и в театре.

– Как началась ваша работа в кино?

– С неудачи. В 1952-м был реальный шанс сняться в фильме «Садко». Но подвела любовь к чистоте – так и не смог надеть сценический костюм на голое тело. Режиссёр Птушко рассердился, увидев на мне ещё и рубашку...

Мне повезло – первым режиссёром, у которого я снимался, был Юлий Райзман (классик советского кино, Герой Социалистического Труда (1903-1994). – Л.К.). Меня, студента театрального училища, пригласили в фильм «А если это любовь?». На съёмках царила атмосфера, близкая к театральной, поэтому и работалось с удовольствием. Премьера фильма была за несколько месяцев до окончания любимой Щуки. Критики ленту бранили, обвиняли в безнравственности, а зрители приняли. И до сих пор ко мне подходят люди, которые запомнили меня именно по райзмановской картине.

– В дальнейшем были встречи с самыми разными кинорежиссёрами. С кем из них понравилось больше работать?

– Мне довелось сотрудничать с Леонидом Гайдаем и Эльдаром Рязановым, Ильёй Авербахом и Леонидом Квинихидзе, на телевидении – с Марком Захаровым и Анатолием Эфросом. Каждый из них по-своему близок мне.

– Вы и сами иногда становитесь режиссёром...

– Захотелось попробовать свои силы в этом трудном – теперь-то по себе знаю – деле – формировать идею спектакля, ведь у актёра, только занятого в нём, такой возможности нет. Слава Богу, административной надобности ставить спектакли в родном театре у меня нет, режиссёров хватает. Но необходимость заниматься режиссурой есть. Поэтому и выпустил спектакль по пьесе моего друга Григория Горина (писатель, драматург (19402000). – Л.К.), которую он написал вместе с Аркадием Аркановым, «Маленькие комедии большого дома» и горинские «Феномены». Почему я обратился к произведениям этого писателя, чьё имя знакомо любителям юмора давно, в первую очередь по публикациям знаменитого «Клуба 12 стульев» «Литературной газеты»? Он близок мне по мироощущению. Кроме того, обе пьесы о наших днях, что, конечно, тоже немаловажно…

– Андрей Александрович, вы давно поёте на сцене и экране, записываетесь на радио и ТВ. Пластинку с песнями в вашем исполнении моментально раскупили. Это потребность самовыражения?

– Как писал великий русский поэт, «этот стон у нас песней зовётся»... К своему пению (так это можно назвать лишь условно) отношусь иронично, певцом себя не считал и не считаю. Как многие простые смертные, люблю петь. Мне это просто доставляет удовольствие. Многое из того, что я исполняю, становится популярным. Но это, поверьте, заслуга авторов.

– Андрей Александрович, о чем мечтаете, о каких ролях.?

– Мне грех жаловаться на судьбу. В театре играю Дон Жуана, Фигаро, Хлестакова, Чацкого, на телевидении – Грушницкого. Очень дорожу ролью Лёни Шиндина в пьесе Александра Гельмана «Мы, нижеподписавшиеся». Вроде и мечтать-то неудобно.

Хотел и хочу сыграть Обломова – но Никита Михалков в своём фильме отдал эту роль Олегу Табакову. С удовольствием бы сыграл Сирано де Бержерака. Опять увы – эту роль в одном из московских театров играет другой артист.

– Театр, кино, радио, телевидение, поездки по стране. Вот мы с вами сейчас в Новомосковске Тульской области, куда вы приехали с концертами и играть в спектакле «Клоп» Мичуринского театра Тамбовской области. Как всё это соотносится с пушкинским «Служенье муз не терпит суеты»?

– Искусство, настоящее искусство, разумеется, должно быть вне суеты. Для меня интенсивная работа – не суета. Да, много снимаюсь, играю, озвучиваю, езжу. Не могу иначе – устраивает именно такой ритм. Актёр должен играть, и играть как можно больше. Профессия не должна превращаться в ремесло. Мне нравится новый зритель, который, может, никогда не попадёт в Театр сатиры. Поэтому выкроил два дня и приехал в Новомосковск, где нас тепло и радушно принимают.

– Есть некий журналистский приём – спросить у актёра: «А о чём вас никогда не спрашивали мои коллеги? Какой бы вопрос вы задали Андрею Миронову?»

Впервые за весь разговор артист медлит с ответом. В пепельнице тлеет сигарета. Наконец говорит:

– Читаешь в рецензиях о себе: «точность и ясность движений», «удивительная пластика», «безупречное чувство ритма». Не знаю, так ли это – со стороны виднее. Но почему-то не любят ваши коллеги интересоваться: а какой ценой всё оплачено? Как рождается эта пластика и точность движений?

– Ну и как Андрей Миронов ответит?

– Интересно получается у нас с вами, – улыбается он. – Сам спрашиваю, сам отвечаю.

Ну а если серьёзно, то об этом точно написал Борис Пастернак:

О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
 Что строки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!

Зрители видят лишь одну сторону актёрского бытия: аплодисменты, автографы, узнавания на улице. Есть и другая сторона актёрской профессии – труд, извините за пафос – ежедневное самосожжение, мучительный процесс работы над ролью.

– Как отдыхаете, чем любите заниматься в свободное время?

– Теоретически отдых я так представляю: полное отключение – ни звонков, ни приглашений, ни просьб. Но в жизни так не получается, и если выпадают свободные дни и мне никто не звонит, не просит, не приглашает – кажется, жизнь кончена и я никому не нужен. Поэтому люблю стремительный её ритм, хотя он бывает подчас больше сумбурным, но чувствую себя нужным.