ДО ЮБИЛЕЯ «ЛГ» ОСТАЛСЯ 121 ДЕНЬ

За почти 180-летнюю историю у «ЛГ» было немало главных редакторов. Фотографии многих из них висят в кабинете нынешнего руководителя издания. Есть среди них и снимок писателя-фронтовика К.М. Симонова. О нём вспоминает бывший работник советского посольства в Варшаве Ф.С. Логинов.

Наш посол в Польше Станислав Антонович Пилотович, человек сдержанный и, как казалось нам, молодым дипломатам, даже суровый, как-то утром вызвал меня к себе. Я вошёл в кабинет, мысленно перебирая свои «грехи» последнего времени. «Грехов» вроде бы не было. Посол задумчиво посмотрел на меня и после небольшой паузы неожиданно мягко сказал: «Завтра из Берлина в Варшаву приезжает Константин Симонов на сессию Всемирного комитета мира. Чувствует он себя не очень хорошо. Он бывал в Польше в конце войны. Может быть, он захочет вспомнить места своей молодости, старых товарищей, что-то посмотреть… Словом, позаботься о нём. Машина и всё, что понадобится, – в твоём распоряжении».

В назначенное время мы с Ниной, моей женой, были на вокзале. Ясный, тёплый апрельский день. На перроне почти ни души, лишь юная влюблённая пара шепчется в сторонке, недалеко от нас. Бесшумно подкатил поезд, в окне показался К.М. Симонов – знакомое по фотографиям лицо, как бы слегка осунувшееся, но – седой, элегантный, красивый. Он неторопливо вышел из вагона с маленьким чемоданчиком в руке. Мы сразу устремились к нему, объясняя на ходу, что мы из посольства, что посол поручил его встретить, отвезти в посольство, устроить в квартире для высоких гостей. В этот момент в разговор вмешалась влюблённая пара, заявив, что руководство Комитета мира поручило им встретить К.М., что он их гость и что они отвезут его в уже заказанную для него гостиницу. К.М. мягко улыбнулся, развёл руками, сказав, что долг гостя отдаться в руки того, кто его пригласил. Договорились созвониться на следующий день и наметить план дальнейших действий. С сожалением проследили, как Симонова усадили в видавший виды польский фиат, который быстро исчез на оживлённой варшавской улице. Утром следующего дня мы с Ниной поджидали К.М. около отеля в центре Варшавы. Точно в назначенный час К.М., свежий, отдохнувший, вышел из гостиницы, приветливо поздоровался. Сгорая от нетерпения исполнить поручение посла, я засыпал К.М. вопросами: Куда он хотел бы поехать? Что посмотреть? С кем встретиться? Машина ждёт, можем ехать немедленно. К.М. окинул меня взором, слегка улыбнулся и сказал, что прежде всего он хотел бы купить сковородку. «Сковородку, чтобы жарить картошку, – пояснил он, видя моё удивление. И добавил: – Но сковородку не обыкновенную, а тефлоновую. На ней можно жарить без масла и картошка не пригорает».

Мы вошли в магазин. К.М. уверенно направился через весь зал к прилавку, над которым красовались развешанные по стене тефлоновые сковороды разной величины. Продавщица, моложавая женщина, приятельски беседовала с одной из посетительниц. По опыту я знал, что такой разговор может затянуться на 10–15 минут и никому из поляков не придёт в голову прервать его. И вдруг продавщица просто перестаёт замечать разговорчивую даму, обратив свой взор на подошедшего К.М. Приветливо и даже как-то по-женски тепло она обратилась к нему: «Что для пана?» Я хотел было выступить в роли переводчика, но К.М. глазами указал на развешанные на стене сковородки. Как гостеприимная хозяйка, женщина разложила на прилавке все сковороды и, улыбаясь, произнесла по складам: «Ска-ва-род-ка!» К.М. улыбнулся в ответ и указал на среднюю из них. Через минуту, дружески попрощавшись, мы выходили из магазина с трофеем в руках.

К.М. повеселел и, потирая руки, сказал: «Обязательная программа выполнена, а остальную валюту мы имеем право потратить на... – Он лукаво посмотрел на нас и заключил: – Помнится, продавалась тут после Победы такая необычная водка с травинкой внутри. Поляки как-то забавно называли её…» «Пивко з быкем!» – выпалил я с готовностью. К.М. улыбнулся: «Молодец, вижу, кое в чём ты разбираешься. Ну тогда поехали за этим самым «пивком»!» – весело заключил он.

Едем по какой-то пустынной улице, видим дежурный магазин. Не надеясь на удачу, останавливаемся, входим. И – я не верю своим глазам! На пустом прилавке перед продавщицей выставлено несколько бутылок водки. Подходим ближе – «Зубровка»! И снова женщина замечает только К.М., улыбается только ему. Он жестом показывает, что хочет купить водку, вываливает на прилавок кучу польских денег, всё, что у него осталось. Она протягивает ему бутылку «Зубровки» и начинает отсчитывать сдачу. Но К.М. показывает, что хочет купить водки на все… Изумлённая продавщица выстраивает перед ним целую дюжину бутылок…

Под вечер следующего дня звонит мой школьный товарищ Костя Щербаков, в то время – представитель ВААП в Варшаве, приглашает в гости. Говорит, что у него будет К.М. (в годы войны он дружил с Костиным отцом). За полчаса до назначенного времени с Ниной подходим к дверям Костиной квартиры. Мы знали, что Ира, Костина жена, блестящая переводчица и знаток польской драматургии, по части кулинарии – специалист, скорее, скромный. Вот и решили помочь ей приготовить стол для уважаемого гостя. Звоним, дверь открывает Ирина. Входим и сразу видим в крохотной кухне у входа, как К.М. в поношенном Ирином фартуке чистит картошку. Смущённо здороваемся, и Нина со словами: «К.М., у меня, наверное, это лучше получится», – пытается завладеть ножом и картофелиной. Он, однако, не собирается разоружаться и хитро спрашивает: «А сколько блюд из картошки вы умеете готовить?» Нина уверенно насчитала семь или восемь, потом ещё парочку и под конец припомнила любимые с детства драники. Одиннадцать! На это К.М. торжественно заявляет: «А я знаю больше сотни! Вообще, для вашего сведения, я – один из крупнейших специалистов в Союзе по этой части. Так что, милочка, ступайте-ка в гостиную, а я пока быстренько приготовлю что-нибудь незатейливое». Спорить с таким авторитетом невозможно, и Костя с Ириной с улыбкой проводили нас в гостиную.

Пока мы с хозяевами расставляли напитки и бокалы, появился К.М. с шипящей сковородой. «Приготовил вам самое простое, что удалось на скорую руку», – сказал он и щедро высыпал нам на тарелки сочный, пышущий изнутри жаром, с нежной румяной корочкой картофель фри.

Разговор за столом шёл простой, открытый. К.М. вспоминал конец войны, друзей, встречи с Костиным отцом. Мы с Ниной помалкивали, больше слушали – Симонов, как-никак. И тут я неожиданно вспомнил, как в 1942 или 1943 году мы получили одно-единственное письмо от отца с фронта. Мне было лет 5.

Я забежал на минутку со двора в нашу комнатёнку в подвале одного из арбатских переулков и вдруг увидел, что мама плачет. Плачет и смеётся одновременно. В руках у неё был хорошо знакомый в те годы фронтовой треугольник. Моё сердце сжалось, я бросился к ней с криком: «Письмо от папы?!» В ответ она прижала меня к себе, разгладила тетрадочный листок в линейку и, глотая слёзы, начала читать как молитву, как заклинание:

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди!
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди…

Да, это было настоящее, первое и последнее – единственное письмо от моего отца с фронта. Оно помогло маме и всем нам выжить в те страшные годы. Эти простые слова живой нитью связывали наши сердца с теми, кто был на фронте.

Через год мы узнали, что мой отец, Логинов Сергей Захарович, погиб в боях под Киевом в начале 1942 года.

Нам стали платить пенсию как семье погибшего на фронте офицера. Появились еда и какая-то трофейная одежда, и даже вместо телогрейки – зелёное шёлковое платье у мамы, купленное в магазине на Кузнецком Мосту. В тот вечер я рассказал об этом Константину Михайловичу, просто не мог не рассказать. Это была наша человеческая благодарность ему за эти простые и великие слова. Благодарность от моей мамы, которой уже давно нет с нами, от сестры и брата, от многих, таких же, как мы.

К.М. был тронут и сдержан. Помолчали. Костя вышел в соседнюю комнату, вернулся с двухтомником «Разные дни войны» и попросил К.М. подписать. Во мне вдруг поднялось жгучее желание получить автограф К.М. Признаюсь, я немногое его читал. «Живые и мёртвые» мне казались слишком отшлифованными и мемориальными, что-то из стихов осталось в памяти со школьных лет. Но эту его последнюю книгу, хотя я и видел её впервые, я хотел, жаждал иметь с его собственноручной надписью всей душой! Для меня это было как бы живое продолжение того фронтового письма из военного 1942-го.

«Костя! – выдавил я шёпотом, – дай мне второй экземпляр! Я потом куплю и отдам!» Но Костя смущённо развёл руками, пытаясь мне объяснить, что этот двухтомник у него единственный, так сказать, казённый, и ему самому придётся приобрести взамен такой же для ВААПа. Но тут в наш «секретный» диалог вмешался К.М. и пообещал, что у меня будет двухтомник с автографом; он вышлет мне книги, как только вернётся в Москву. «У этой книги, – продолжал К.М., – трудная судьба. Сначала у меня пропал рюкзак с записными книжками за 1942 и 1943 годы. Но я твёрдо решил издать свои фронтовые записи так, как они родились и звучали в те страшные, грозные годы, когда многим казалось, что всё потеряно. Издать без изъятий и позднейших исправлений. Конечно, – продолжал он, – там были неточности, иногда искажались имена и фамилии, названия городов и деревень, в том числе из соображений военной цензуры. Кого-то считали погибшим, а он остался жив. Но я решил не трогать сам текст, а нужные дополнения и исправления поместить отдельно, в конце каждой главы.

Рукопись в трёх экземплярах: первый хранился в сейфе банка, второй – у меня в столе, а третий я передал в издательство. Его читали многие, в том числе известные военачальники, упомянутые на страницах книги. Подолгу задерживали у себя, просили кое-что подправить с позиций нынешнего дня. Ведь каждому хочется войти в историю в парадном мундире. Но я не уступал. А в издательстве не спешили печатать. Тогда я передал рукопись в родную «Красную звезду». Но и там мне отказали. Прошло 14 лет. И вот только теперь, в 1977 году, «Молодая гвардия» выпустила двухтомник в моей редакции, без искажений», – заключил К.М.

На следующий день мы вчетвером – Ира, Костя, Нина и я – провожали К.М. в Москву. Было как-то грустно, как бывает при расставании. К.М. поднялся в вагон, открыл окошко, мы стали рядом. Повозился с потухшей трубкой, потом сказал: «А давайте-ка выпьем, как бывало на войне, на посошок!» Из чемоданчика он извлёк складные металлические стаканчики и бутылку «Зубровки». Спустился к нам на перрон, не спеша наполнил стопки, и мы дружно чокнулись. К.М. вернулся в купе, подошёл к окну, раскурил трубку. Поезд тихонько тронулся, и мы долго, не отрываясь, смотрели на его седую голову в окне, пока поезд, изогнувшись, не скрыл её от нас. На душе сразу стало как-то пусто… Через две недели Костя принёс мне двухтомник «Разные дни войны» с великодушной и трогательной надписью.

Поскольку она адресована не только нам, но и всем людям моего поколения с похожей судьбой, я привожу её полностью: «Милым моим Логиновым с благодарностью за отеческую и материнскую заботу на варшавской земле. Ваш Константин Симонов. 16.V.77».

Нас глубоко тронули эти искренние, сердечные слова. Конечно, К.М., как и многие, прошедшие войну, был человеком мудрым и добрым. Он был необычайно обаятелен и благороден, в нём чувствовалась дворянская кровь русских офицеров. Он увидел в нас детей солдат-фронтовиков, с которыми он прошёл через войну, детей тех жён и матерей, которых он заклинал ждать любимых «как никто другой». Он был солдат – поэт!

Я прочёл его книгу от корки до корки. Я кожей ощутил горячее дыхание войны. Почувствовал невыносимую тяжесть отчаяния первых месяцев отступления, вкус пота и крови, жар пожарищ, отвратительный запах смерти…

Эту книгу должен прочесть каждый, кому дорого Отечество.

Прошло два года. Неожиданно я узнал, что умер Константин Симонов.

Я открыл первый том «Разных дней войны» там, где его портрет, и долго, не отрываясь, смотрел в его глаза, глаза близкого мне, прекрасного и благородного Человека, который когда-то принёс мне весточку от отца с фронта.

Фридрих ЛОГИНОВ