Любовь ЗЕМНАЯ (Морозова Людмила Владимировна)
Поэт, прозаик, автор девяти книг и книги переводов стихотворений для детей с украинского языка.
Лауреат и дипломант многочисленных конкурсов, в том числе международных.
Член Союза писателей России. Живёт в Москве.
ГОСПОДЬ МИЛОСЕРДЕН
Светлой памяти монахини в миру Клавдии Максимовны Никулиной.
«Спаси, Господи, и помилуй старцы и юныя, нищия и сироты и вдовицы, и сущия в болезни и в печалех, бедах же и скорбех...» − шептала матушка Мария слова утренней молитвы, и васильковые глаза её источали свет и тепло. Насыпав корму кошке, поправив подрясник и надетый по случаю жаркого дня белый апостольник, монахиня вышла из дома.
Такого сухого лета давно не случалось, и матушка медленно двигалась по зелёной широкой пыльной улице. Приблизившись к храму, Мария увидела на паперти девушку лет восемнадцати. Руки, лицо и шея девушки были покрыты ссадинами, синяками и подтёками. Полинявшее, непонятного цвета платье с короткими рукавами едва прикрывало худое тело. Старые кожаные большого размера сапоги на босу ногу завершали странную картину. При виде матушки девушка сжалась и посмотрела на Марию глазами загнанного в западню волчонка.
− Ты чья будешь? − участливо спросила монахиня.
− Лопатинские мы, − тихо, с дрожью в голосе ответила девушка.
− А зовут-то как?
− Варька... Иванова.
− Знатная фамилия, − улыбнулась уголками тонких губ матушка Мария, и морщинки мягко заиграли на её лице. − Кто тебя так?
− Отчим. Маманька померла, а отчим говорит: «Убирайся из дому, дурочка. Без тебя на выпить не хватает.»
− Как же до Москвы добралась?
− Автобусом. Добрый дяденька денег не взял. А тут пешком, − всё больше оживлялась девушка.
− А сапоги-то зачем?
− В сенцах стояли. Прихватила. Не босиком же бежать.
− Вот оно как... А я шла к Причастию. Да что уже... Пойдёшь ко мне?
− Пойду, − и в серых глазах Варьки мелькнула то ли искорка радости, то ли блик солнца в одинокой слезинке.
По дороге домой обе молчали, ловя на себе удивлённые взгляды прохожих.
Войдя в квартиру, Варька озадаченно спросила:
− Сапоги-то сымать?
− Сымать, сымать, − тепло улыбнулась Мария, − мыться будем и чай пить. Поживёшь у меня, а там посмотрим.
Пока девушка мылась, матушка накрыла на стол, как для дорогой гостьи. Одетая в Мариино платье Варька вышла в кухню раскрасневшаяся и довольная, присела на краешек табуретки, положила руки на стол и ничего не трогала. Матушка, отвернувшись, возилась у плиты.
− Варвара! Тебе зелёный или чёрный?
Ответа не последовало. Мария оглянулась, увидела спящую за столом Варьку, подошла и ласково погладила девушку по склонённой голове.
Раздался телефонный звонок. Боясь, что он разбудит Варьку, монахиня поспешила в коридор, где стоял старенький аппарат, сняла трубку.
− Здравствуйте, матушка, − послышалось в телефоне, − это Валентина. Помните меня?
− Как же, милая, тебя забыть? – тихо и мягко произнесла Мария. − Ты оформила договор ренты с парализованной старушкой?
− Думаю ещё, − вздохнула Валентина.
− Оформляй. Больную перевезём ко мне, во вторую комнату. Я буду за ней ухаживать. Да и помощница у меня появилась. Варварой кличут. А тебе с детками твоими достанется жильё.
− Не годится так, − донёсся из трубки взволнованный голос, − трудно вам станется, и неудобно мне.
− Годится, годится. Господь милосерден. Справимся, − твёрдо заключила матушка.
Постояв немного, Мария отёрла рукавом пот со лба, перекрестилась, прошла в комнату к киоту, ещё раз перекрестилась, зажгла свечу и негромко заговорила молитву Господню.
− ...И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, − услышала матушка позади себя шёпот очнувшейся от короткого сна Варьки.
Они вместе закончили молитву и в надежде спастись от жары пошли в кухню пить неостывший ещё чай.
ТАЙНЫ СТАРОГО ДОМА
Кириллу Соколовскому, студенту-историку
− Дед, ты давно обещал показать мне старый дом в лесу – родовое гнездо, − докучал Игорь своему деду Фирсу. Игорь жил с родителями в городе, учился на историческом факультете университета и приехал на каникулы погостить к деду в село.
− Неуёмный какой! Ладно, завтра с восходом пойдём, что ли, − закряхтел Фирс.
Солнце ещё не проснулось. Игорь, в спортивном костюме и низко повязанной на лоб бандане, надев, как и дед, сапоги, позёвывал на предрассветное небо. Фирс захватил котомку, патронташ и ружьё, что выдавало в нём бывшего лесника.
Выйдя за село, путешественники двинулись узкой тропкой через редколесье. Потом тропа пропала. Лес густел, темнел, пропуская лишь тонкие нити золотистого, словно раскрывающиеся глаза одуванчиков, раннего солнца. Игорь послушно шёл за дедом: любопытство брало своё. Сучья под ногами хрустели, как больные кости Фирса. Дед разводил и придерживал руками частые ветви деревьев, давая дорогу внуку. Вдруг Фирс остановился, вскинул ружьё: впереди кто-то с резким треском ломал лес.
− Ишь ты, сохатого спугнули, − с сожалением произнёс дед, будто извинялся перед старым другом за неожиданно нарушенный покой.
Внезапно лес расступился, обнажая огромную поляну. В отдалении, среди разросшегося сочного бурьяна, возвышалась одинокая рубленая изба. Ставни были открыты, и заброшенное жилище смотрело бельмами грязных окон на полуденное уже солнце.
− Здесь раньше стояла деревня, − завёл разговор Фирс, − остался только наш дом, крепкий, как хозяин, который его строил. А ведь срубу-то почти сто лет – малость постарше меня будет!
− Разве не ты его строил? – удивился Игорь.
− Где там! Дед мой, прапрадед твой, Тит. Как строил, мне не ведомо. А вот как выгнали его из собственного дома, помню. Тридцать второй год шёл. Мал я ещё был: шесть лет всего. Вызвали Тита в район. Отец мой с ним поехал, и я увязался. Заходим куда-то: людей – яблоку упасть негде. За столом трое. Один с оружием. Слышу: «Ты Тит Корнеевич Доброхлебов?» Дед мой: «Я». Тот, который с оружием, кипит: «Единоличник, говоришь. Почему налоги государству не платишь? Нанимал батраков, когда дом свой строил? С нами поедешь. Семью твою не трогаем пока. Сыну своему скажи спасибо. Он кооперацию на селе поднял. С ним ещё разберёмся: сыном кулаку теперь доводится». Отец молчит, бледный, как холст. Я слова-то слушаю, запоминаю, а понять не могу. Уразумел только: неладное что-то – и в рёв. Взял меня отец за руку, вывел на улицу и повёз обратно домой. Вот так-то, Игорёша.
Тем временем путники подошли к срубу. Дверь оказалась незапертой. Печь теплилась. В ней, в старом чугунке, какое-то варево. В углу, на потемневшем сосновом полу, свежие берёзовые поленья.
− Цыган ли? Охотник? Беглец ли откуда? Что за новый жилец в старом доме? – насторожился Фирс и поправил ружьё. − Ушёл. Наспех. Видно, услышал нас, а встречаться не пожелал. Ну что, смотри избу, хотел-то больно.
Постройка была просторной. В нескольких комнатах сохранилась кое-какая утварь, покрытая паутиной и пылью: стол, лавки, домашний ткацкий станок, швейная машина, большой, тёмного дерева, сундук, запертый на висячий замок.
− Дед, давай посмотрим, что внутри, − пиная сундук носком сапога, предложил Игорь.
− Мамушка моя, прабабка твоя, не разрешала отмыкать его ни при каких обстоятельствах. Послушный я был: вот и бросил его, когда в девяностые переезжал в село, − заметил Фирс, сбивая замок прикладом ружья.
Вдвоём откинули крышку. В сундуке лежали бумаги.
− Вот так тайна! – изумился Игорь, вертя в руках ветхую распадающуюся тетрадь. На обложке он прочитал: − «Пётр Доброхлебов. Животноводство. Конспекты».
− Отца за деда Тита не тронули: Пётр был хорошим организатором. Учиться он уехал в сельхозинститут. А потом отцу колхоз слабый дали. Недолго Пётр руководил им: как только вывел колхоз в передовые, другого председателя назначили. Так и кидали отца до начала войны на самые трудные участки: где тяжелее – там Пётр. Дома почти не жил. А в сорок первом отец пошёл добровольцем на фронт несмотря на свои года. Письма с войны писал. Гляди вот тут, − и Фирс вытащил из сундука несколько сложенных вчетверо, пожелтевших, затёртых листков бумаги.
− Смерть немецким оккупантам! Воинское, − прочитал Игорь. И дальше мелким почерком химическим карандашом: − «Добрый день, Фирс! Первым делом шлю я свой горячий сердечный привет и желаю успехов, здоровья и счастья. Я уезжаю сегодня в Курск, правда, не в самой, а близ его километров десять-двенадцать. Адреса точного пока нет. Работы будет много. Живу пока что ничего, а впредь надеюсь и того лучше…» Дед, но тут же ни слова «о доблести, о подвигах, о славе»!
− Для бойцов война – это работа, тяжёлый солдатский труд. Так в письме и написано. Пётр − охотник был опытный: белке в глаз целился, вот и взяли его в стрелки. Взводом командовать дали. Письмо это, видно, последнее. На Курской дуге отец погиб в конце июля сорок третьего. Смотри вот: «…верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит…» Похоронка это, Игорёша. Когда получили её, не чаял я, что мамушка переживёт. Выдюжила. Верить не хотела. Ждала всё. Вишь ты, бумаги отцовы сохранила. Думала: вернётся отец − пригодятся ему, − вздохнул Фирс.
− А это что за странные журналы? «Спутник агитатора» за тридцать седьмой год и тут же ниже: «Тетрадь по тригонометрии ученика 10 класса Доброхлебова Фирса». На каждой странице прямо по печатному тексту аккуратной рукой чернилами выведены формулы, задачи, примеры. Дед, что это? – недоумевал Игорь.
− Во время войны бумагу писчую трудно достать было. Вот и делали мы наши тетради из старых журналов и газет. Оказия у меня с одним журналом вышла. У Тольки, друга моего, имелся трофейный немецкий складной ножичек на десять предметов. Дорогая игрушка. Выменял я ножичек на такую тетрадь. Принёс домой, а мамушка в слёзы: «Кого вырастила? Спекулянта! Отцовы журналы за немецкое барахло раздаёт!» В школу со мной пошла, заставила ножичек отдать, а журнал забрала, − и грустная улыбка скользнула по лицу Фирса.
− Дед, а это ты на фотографии? – с карточки смотрели весёлые глаза безусого светлоголового паренька.
− Старший брат, Василий.
− Не знал, что у тебя брат есть.
− Был. На биолога выучился. Воевал. С победой вернулся. А тут такое дело. Когда наша страна в ответ на американское оружие свою атомную бомбу сделала, Васятка статью написал против тогдашней политики, об опасности атомного оружия для людей и природы всей Земли. Да сам перепугался статьи-то своей. Из Казахстана, где работал, домой прибёг, прятался: боялся – заберут. Услышит: собаки лают – и в подполье… Нашли. Вытащили его, а он ни жив ни мёртв – дрожит весь. Без права переписки осудили. Да страх-то Васятку съел: в психбольнице где-то помер. Письмо нам было. Мамушка сожгла письмо: не поверила. Ждала Василия, как и отца, да так сама и засохла. Через то и я из леса никуда не подался: в лесу-то оно спокойнее, − разволновался Фирс. − Идти пора, Игорёша. Нынешний хозяин не ровён час появится, а нам до заката домой поспеть надо.
− Дед, в этой избе кругом артефакты, раритеты – история, понимаешь? – горячился Игорь, беря часть бумаг и второпях укладывая их в котомку.
Перекинув важную ношу через плечо, Игорь вслед за Фирсом поспешил в обратный путь.
Старый дом с его новой тайной остался позади. Встречный ветер бил в лицо.
− Чувствуешь, Игорёша, ветер перемен? – спросил вдруг Фирс.
− Ты о чём, дед? Книжек начитался? Это в них так пишут, − улыбнулся Игорь.
− Да… − будто не слыша, упрямо продолжал Фирс: − Ветер нового времени. Каким оно будет? Какими будем мы?
